Высокопреосвященнейший Иоанн,
митрополит Санкт-Петербургский и Ладожский
САМОДЕРЖАВИЕ ДУХА
К предыдущей странице
Оглавление
К следующей странице
И ВРАТА АДОВЫ НЕ ОДОЛЕЮТ
ЕЕ
ТОРЖЕСТВО ПРАВОСЛАВИЯ
МИТРОПОЛИТ ИЛЛАРИОН
"СЛОВО О ЗАКОНЕ И
БЛАГОДАТИ"
КРЕЩЕНИЕ В КОРНЕ изменило всю русскую жизнь. Видя себя в новом положении с
новыми понятиями, русский человек неизбежно задавался вопросами о новых
христианских обязанностях, о том, в какое положение поставлен он теперь по
отношению к окружающему миру, к Богу, к себе самому.
В это время появляются первые письменные
пастырские поучения, на века определившие самосознание народа. Особое место в их
ряду занимает "Слово о законе и благодати" Киевского митрополита Илариона.
Первый русский (по происхождению)
предстоятель нашей Церкви Иларион был поставлен на митрополию в 1051 году
собором архиереев по воле великого князя Киевского Ярослава Мудрого. Сам факт
его поставления имел в глазах современников промыслительный характер: "Вложил
Бог князю в сердце, и поставил его (Илариона) митрополитом в святой Софии".
"Муж благ, книжен и постник" (1),
по выражению летописца, Иларион был давно известен киевлянам как пресвитер
княжеской церкви святых Апостолов в местечке Берестове под Киевом. Там,
возможно, и написал он свое знаменитое "Слово", ставшее одной из первых попыток
христианского осмысления русской истории. Творение Илариона есть как бы
голос всенародного раздумья о призвании русского народа – "глас радования"
православного люда, ощутившего избавление от томительного рабства греху и в то
же время напряженно размышляющего о том, какого служения ожидает Господь от
Своих новообретенных чад. Мысли, созвучные "Слову", мы встречаем во многих
памятниках эпохи, и это свидетельствует, сколь серьезно занимали они
внимание всего общества.
Главным прозрением
Илариона стало его утверждение о духовной природе той силы, которая соединила
разрозненные славянские племена в единый народ. Митрополит говорит о русском
народе как о целостности, объединенной под властью Божией вокруг религиозного
христианского начала, идеал которого воплощен в Православной Церкви. Само
"Слово" является едва ли не единственным памятником XI века, в котором
употреблено словосочетание "русский народ", а не обычное для того времени
понятие "Русская земля".
В этом стремлении к
христианской святыне как к национальному идеалу – истоки русской соборности,
"собранности" вокруг Церкви, сознания духовной общности народа, коренящейся в
общем служении, общем долге. Соборность – это единство народа в исполнении
христианского долга и самопожертвовании, в стремлении посильно приблизиться к
Богу, "обожиться", "освятиться", воплотить в себе нравственный идеал
Православия.
"Благодать же и истина всю землю
исполни, – возвещал митрополит, – и вера во вся языки простреся и до нашего
языка русского... Не невеждам ведь пишем, а обильно насытившимся книжной
сладостью, не врагам Божиим-иноверцам, но сынам Его, не чужим, а наследникам
Небесного Царства" (2).
Общность территории и происхождения соединялись с общностью религиозной судьбы –
так было положено начало образованию русской православной государственности.
Чудом просвещения Владимира началось
распространение веры: "... Когда он жил и пас землю свою справедливо с мужеством
и пониманием, тогда сошла на него милость Всевышнего – взглянуло на него
Всемилостивое око благого Бога, и воссиял разум в сердце его, чтобы понять
суетность идольской лжи и обрести единого Бога, создавшего всю тварь видимую и
невидимую". Начавшаяся при особенном Божием благоволении русская судьба и дальше
видится Илариону как результат непрестанного промыслительного попечения: "И так,
веруя в Него, и святых отцов семи соборов заповеди соблюдая, молим Бога еще и
еще потрудиться и направить нас на путь, заповеданный Им".
Митрополит говорит о Богом определенной роли
именно для русского народа, "спотыкавшегося" ранее "на путях погибели" (то есть,
по сути и не бывшего русским народом в том смысле, как он его понимает), а ныне
"во всех домах своих" восклицающего: "Христос воскресе из мертвых!"
Эти-то, славящие Христа, и молят Бога "еще и еще потрудиться и направить нас на
путь, заповеданный Им", то есть открыть, для чего новообращенным дано
ощутить и осознать свою общность, для чего определено им быть единым народом,
каковы в качестве такового их обязанности...
Цель этого всенародного единения в духе церковного миропонимания – сохранить
чистоту веры, удержать ее апостольскую спасительную истину, "святых отцов семи
соборов заповеди соблюдая". Здесь – корни русской державности, понимающей
государственную мощь не как самоцель, а как дарованное Богом средство к
удержанию народной жизни в рамках евангельской непорочности.
Молитва Илариона, помещенная в конце "Слова",
возносимая им "от всея земли нашея", как бы подводит итог сказанному: "Не
оставь нас, – взывает к Богу Иларион, – хоть еще и заблуждаемся, не отвергай
нас, хоть еще и согрешаем пред Тобой... Не погнушайся, хоть и малое (мы) стадо,
но скажи нам: "не бойся, малое стадо, яко благоизволи Отец ваш дати вам
царство" (Лк. 12:32) ... Научи нас творить волю Твою, потому что Ты Бог наш, а
мы люди Твои... Не воздеваем рук наших к богу чужому, не следуем ни за
каким лжепророком, не исповедуем еретического учения, но к Тебе, истинному Богу,
взываем, к Тебе, живущему на небесах, возводим наши очи, к Тебе воздеваем руки,
молимся Тебе... Поэтому простри милость Твою на людей Твоих... владыками нашими
пригрози соседям, бояр умудри, города умножь, Церковь Твою укрепи,
достояние Свое убереги, мужчин, женщин и младенцев спаси".
Это молитвенное воззвание митрополита-русина,
предстоятеля Русской Церкви, печальника за вверенный ему Богом народ – стало как
бы первым словом той горячей, детской молитвы, которую вот уже тысячу лет
слагает Россия среди бесчисленных искушений, соблазнов и гонений, памятуя слова
Священного Писания: "Чадо, аще приетупаеши работати Господеви Богу, уготови душу
твою во искушение, управи сердце твое, и потерпи" (Сир. 2:1-2).
Иларион недолго занимал митрополичий престол,
так как самостоятельное поставление русского митрополита являлось очевидным
нарушением обычных правил. Это ли или что другое сыграло свою роль, мы не знаем,
однако после смерти Ярослава Мудрого Иларион оставил кафедру, которую с 1055
года занимает новый митрополит – грек Ефим. Иларион же, поселившись в Печерском
монастыре, принял схиму. Душа его давно тяготилась миром и стремилась к
созерцанию и безмолвию. Будучи еще пресвитером в Берестове, он, по свидетельству
"Повести временных лет", "ископа печерку малу двусажену" на берегу Днепра на
месте, где "бе... лес велик" и в ней, "приходя с Берестова отпеваше часы и
молящеся ту Богу в тайне". В обители он переписывал книги в келье преподобного
Феодосия, пребывая у него в послушании и спрашивая советов, когда случались
затруднения и искушения. Память преподобного Илариона, схимника Печерского,
Русская Православная Церковь празднует 21 октября по старому стилю (3).
ДУХОВНЫЕ ОСНОВЫ
РУССКОГО
БОГАТЫPCTBA
БЫЛИНЫ КАК ЗЕРКАЛО НАРОДНОГО
СОЗНАНИЯ
НАЗВАНИЕ "БЫЛИНЬГ установилось за русскими народными эпическими песнями о
богатырях и добрых молодцах, в которых описываются их подвиги и приключения. Сам
термин "былины" не народного, а литературного происхождения. В народе эти
повествования носили название "старин" или "старинушек", свидетельствуя о своей
древности и притязании на достоверность. Термин "былины" впервые
использовал И. Сахаров в своих "Сказаниях русского народа", назвав так отдел, в
котором он поместил перепечатку эпических песен из более ранних сборников.
Первые былины были сложены, вероятно, еще до
крещения Руси и носили черты очень древнего языческого эпоса, хотя в последующем
в достаточной мере "христианизировались". Они отличаются от более поздних былин
слабым развитием исторического, достоверного содержания и хронологической
неопределенностью времени действия. Из героев былин к дохристианскому циклу
принадлежат Святогор, Микита Селянинович, Вольга... Многие их мотивы относятся к
так называемым "бродячим сюжетам", коренящимся в общности религиозно-культовых
элементов дохристианской Европы. Порой языческое влияние чувствуется и в былинах
более позднего происхождения, а точнее говоря, – там, где в дохристианские
сюжеты народная фантазия внесла действия своих любимых героев позднего времени.
Крещение Руси и эпоха святого
равноапостольного князя Владимира стали ядром обширного былинного цикла, в
основании которого лежат достоверные исторические события и личности.
Главными действующими лицами киевских былин являются богатыри-воины, защищающие
святую Русь от посягательств иноверцев. Центральной фигурой этого цикла, да и
всего русского эпоса, стал Илья Муромец. Его мощи вплоть до революции почивали
нетленно в ближней Антониевой пещере Киево-Печерской лавры *. Сохранились
свидетельства путешественников, еще в XVI веке видевших эти нетленные
мощи. Настоятель собора Василия Блаженного отец Иоанн Лукьянов, посетив Киев
проездом на пути в Иерусалим в 1701 году, так описывает мощи преподобного:
"Видехом храброго воина Илию Муромца в нетлении под покровом златым, ростом яко
нынешних крупных людей; рука у него левая пробита копием; язва вся знать на
руке; а правая его рука изображена крестное знамение..." (4).
Сознание религиозного содержания его бранных
подвигов – особого пути православного служения – пронизывает все былины. В
одной из них, в частности, говорится: "Прилетала невидима сила ангельска и
взимала-то его со добра коня, и заносила во пещеры во Киевски, и тут старый
преставился, и поныне его мощи нетленныя". В другой былине перенесение
преподобного Илии в Киево-Печерский монастырь происходит после того, как во
время паломничества в Константинополь он находит на дороге дивный крест, под
которым спрятано великое сокровище – серебро и злато. Сокровища преподобный
жертвует князю Владимиру на строительство храма, а сам чудесным образом
переносится в лавру, где по его успении остаются нетленные мощи.
* Первые исторические свидетельства о
почитании преподобного Илии Муромца относятся к концу XVI века. Известно, что
сперва его мощи находились в гробнице при Софийском соборе, а потом были
перенесены в лаврские пещеры. Перенесение, вероятно, произошло в том же XVI
веке, поэтому житие древнего подвижника не попало в знаменитый Киево-Печерский
патерик, составление которого относится к XIII веку. В 1594 году
австрийский посол Эрих Лассота, проезжая через Киев, видел остатки
разрушенной гробницы богатыря и его мощи в пещерах. Когда в 1661 году в
Киеве готовилось первое печатное издание патерика (оно было иллюстрированным),
печерским черноризцем Илией была вырезана иконная гравюра – образ его небесного
покровителя, преподобного Илии Муромца. У другого печерского монаха – Афанасия
Кальнофойского, соратника киевского митрополита Петра Могилы, в книге
"Иератургим" – ее он написал в 1638 году – указано, что преподобный Илия Муромец
жил за 450 лет до того.
При общем
числе былинных сюжетов, доходящем до 90, с бесчисленными их вариантами, Илие
Муромцу посвящено более десятка, причем большинство из них имеет отношение к
защите Православия на Руси. Все это говорит о том, что богатырство на Руси
представляло собой особый вид церковного (а возможно, даже иноческого)
служения, необходимость которого диктовалась заботой о защите веры. Вспомним
события, предшествовавшие Куликовской битве в 1380 году. Святой благоверный
князь Дмитрий Донской приехал в Троицкий монастырь за благословением
преподобного Сергия Радонежского. Великий старец не только благословил князя на
битву за Святую Русь, не только пророчествовал победу, но сделал, казалось бы,
невозможное для монаха. Кроткий подвижник послал на бой двух смиренных иноков,
Пересвета и Ослябю, "за послушание" отправив их с великим князем на Куликово
поле. Именно Пересвет, монах-воин, и был богатырем, сразившимся перед началом
битвы с татарским великаном Темир-Мурзою.
Главнейшие сюжеты былин о преподобном Илие следующие:
1. Илья получает богатырскую силу. "Просидев
сиднем" долгие годы, парализованный Илья получает "силушку богатырскую" чудесным
образом от "калики перехожего" – Божьего странника, фигуры столь хорошо на
Руси известной и столь любимой русским народом. В Толковом словаре Владимира
Даля "калика" определяется как "паломник, странник, богатырь во смирении, в
убожестве, в богоугодных делах... Калика перехожий – странствующий,
нищенствующий богатырь". Подвиг странничества (часто соединяющийся с подвигом
юродства о Христе) являет собой одна из высших состояний духа христианина,
поправшего все искушения и соблазны мира и достигшего совершенства, но слову
Господа Иисуса Христа: "Аще хощеши совершен быти, иди, продаждь имение
твое, и даждь нищим;.. и гряди в след Мене" (Мф. 19:21).
Черты странничества и юродства о Христе есть
и в поведении самого Ильи. У него нет ни постоянного дома, ни хозяйства, он не
связывает себя никакими житейскими попечениями и заботами, презирая богатство и
славу, отказываясь от чинов и наград. "Странничество, – говорит
преподобный Иоанн Лествичник, – есть невозвратное оставление всего, что
сопротивляется нам в стремлении к благочестию... Странничество есть неведомая
премудрость, необнаружимый помысл, путь к Божественному вожделению, обилие
любви, отречение от тщеславия, молчание глубины... Странничество есть отлучение
от всего, с тем намерением, чтобы сделать мысль свою неразлучною с
Богом... Велик и достохвален сей подвиг..."
Юродивые, обличая лицемерие и фарисейство современников, часто совершали на
глазах у людей поступки оскорбительные, выходящие за рамки приличия. Этим они
пытались пробудить у своих осуетившихся сограждан ревность о Боге, о защите
"оскорбляемых" православных святынь, о подвижнической, благочестивой жизни.
Буйство юродивого – это его напоминание нам о страшном определении Божием
равнодушному и боязливому христианину: "Знаю твои дела; ты носишь имя, будто
жив, но ты мертв… Ты ни холоден, ни горяч; о, если бы ты был холоден или
горяч! Но, как ты пепл, а не горяч и не холоден, то извергну тебя из уст Моих"
(Откр. 3:1;15-16).
Юродствует и преподобный
Илия. В одной из былин, недовольный равнодушием князя к своему богатырскому
служению, он уходит из дворца, собирает по всему Киеву "голи
кабацкие", сшибает стрелами золоченые маковки киевских церквей и на
выручку от них поит "зеленым вином" собранную им по кабакам толпу.
В сюжете об исцелении преподобного несомненно
присутствует мотив преемственной передачи благодатного дарования –
"харизмы". Дар получен для служения "Святой Руси" и. народу "святорусскому", для
сохранения в стране православной государственности и чистой веры. И если в
"Слове о законе и благодати" митрополита Илариона особенно отчетливо отражено
начинающееся сознание православной соборности как народного русского качества,
то в былинах об Илье Муромце отражается начавшееся осмысление второго
драгоценного качества народа "святорусского" – его державности. Державности,
отлившейся в XIX веке в чеканную формулу московского митрополита Филарета:
"Любите врагов своих, сокрушайте врагов Отечества, гнушайтесь врагами Божиими".
То есть, осмысление религиозной ответственности каждого за здоровье общества и
крепость православной государственности. Не принудительной ответственности "за
страх", а добровольного служения "за совесть".
2. Вторым сюжетом, в котором явственно
отражена мысль о харизматической преемственности богатырства, является сюжет
былины об Илье и Святогоре, которая называется еще "Смерть Святогора".
Происхождение образа Святогора очень сложно, и вряд ли может быть однозначно
определено. Любопытно, однако, что в нем есть черты сходства со святым
великомучеником и победоносцем Георгием. Содержание былины следующее: Святoгop и
Илья находят гроб. Для Ильи гроб велик, а Святогору как раз. Он ложится в гроб,
крышка закрывается, и открыть ее Илья не может, как ни старается. Святогор
остается в гробу, а силу свою передает Илье.
Как только не пытались объяснить появление этого сюжета! Его истоки искали
в египетских мифах об Озирисе и даже в повествованиях Талмуда о Моисее и Аароне.
В действительности дело гораздо проще и "православнее".
В своем послании к Галатам апостол Павел
говорит: "Я умер для закона (имеется в виду закон фарисейского иудейства), чтобы
жить для Бога. Я сораспялся Христу..." (Гал. 2:19). И в другом месте: "Я не
желаю хвалиться, разве только крестом Господа нашего Иисуса Христа, которым для
меня мир распят и я для мира" (Гал. 6:14). Эта добровольная смерть, это распятие
миру есть содержание и путь монашеского подвига. Такова и "смерть" Святогора.
Сам термин "монах" происходит от греческого
"монос" – один. Лишь тот настоящий монах, кто преодолел искушения и
соблазны мира, отвлекающие человека от исполнения его религиозного долга, и
остался один, наедине с Богом – таково святоотеческое толкование монашества.
"Когда слышишь о гробах, – говорит святой Макарий Великий, – представляй
мысленно не только видимые гробы, потому что гроб и могила для тебя – сердце
твое" (5).
Заключаясь, как в гробу, в себе самом, оставшись наедине с совестью, этим
обличителем и судией грехов наших, монах трезвенно, сосредоточенно и
благоговейно рассматривает себя – все ли в нем приведено в соответствие с
требованиями Заповедей Божиих? Так он чистит себя по слову Господа: "Блажени
чистии сердцем, яко тии Бога узрят" (Мф. 5:8). "Конец нашей подвижнической жизни
есть Царствие Божие, а цель – чистота сердца, без которой невозможно
достигнуть того конца"(6),
– свидетельствует преподобный Кассиан Римлянин, святой подвижник Ч века по
Рождеству Христову. Не умрешь для мира – не родишься для Бога. Таково
безоговорочное мнение всех святых отцов. "Мир есть имя собирательное, обнимающее
собою то, что называем страстями, – говорит великий наставник иноков преподобный
Исаак Сирианин, – И скажу короче: мир есть плотское житие и мудрствование плоти.
По тому, что человек исхитил себя из этого, познается, что изшел он из мира" (7).
Образ и символ этой смерти для мира – монашеский постриг.
Не напрасно одежда схимников носит черты
погребальных одеяний. "Гроб" Святогора – это постриг в великую схиму, отрешающий
человека от мирской жизни в его стремлении к Богу.
"Смерть и погубление, которых от нас требует
Бог, состоят не в уничтожении существования нашего, – они состоят в уничтожении
самолюбия... Самолюбие - есть та греховная страсть, которая составляется из
полноты всех прочих разнообразных страстей" (8).
Этим словам преподобного Игнатия Брянчанинова, сказанным в XIX веке, из глубины
столетий (V век по Рождеству Христову) вторит блаженный Диадох, епископ Фотики:
"Кто себя любит, тот Бога любить не может".
Пройдя успешно послушание богатырства, служения Богу и Церкви на поприще
мятежной бранной жизни, Святогор заслужил освобождение от суеты, упокоение от
страстей в священном безмолвии – бесстрастном предстоянии Богу, ненарушимом
заботами земной жизни. Дар своей богатырской силы вместе с обязанностями этого
служения он передал Илье. Такова в действительности православная основа сюжетных
построений былины о смерти Святогора.
Коснувшись в своих рассуждениях вопросов, связанных с монашеством, мы
прикоснулись к самому сердцу России, к самым глубоким основам русского
миросознания и мироощущения. Многовековое сосредоточенное молчание России, так
удивлявшее прытких исследователей, стремившихся мерить ее привычными мерками
"просвещенной" и многоречивой Европы, есть благоговейное молитвенное
молчание тщательного монаха. Такое молчание преподобный Исаак Сирианин
назвал "таинством будущего века", ибо происходит оно не от невежества или лени,
а от благодатной полноты религиозного чувства, от сосредоточенной ревности в
богоугождении, от изумления перед величием Божиим, открывающимся благочестивому
взору смиренного подвижника. Это состояние не нуждается в словесном выражении.
Оно вообще не передается словами – оно постигается лишь любящим сердцем.
3. Поездка Ильи Муромца в Киев. Илья "стоял
заутрешо во Муроме, ай к обеденке поспеть хотел он в стольный Киев-град".
Исполнить это благочестивое желание ему помешала иноверческая "силушка великая",
которой под Черниговом "нагнано-то черным-черно". Расправившись с этой силой и
получив от "мужичков да тут черниговских" благоговейное величание: "Ай ты
славный богатырь да святорусский", – Илья собрался ехать дальше, но выяснилось,
что у "славного креста у Левонидова" сидит Соловей-Разбойник Одихмантьев сын
(имеющий легко узнаваемое половецкое происхождение). Победив его и приторочив к
стремени, Илья приезжает в Киев, где "ай Владимир-князь" только что "вышел со
Божьей церкви". Подивившись мужеству Ильи, он попросил Соловья свистнуть.
После того, как смертоносные способности Разбойника подтвердились, Илья "во
чистом поле" "срубил ему да буйну голову".
Удивительно, как неразрывно-тесно сплелась народная мысль с православным
мироощущением. Начиная с побудительной причины. подвига и кончая бытовыми
деталями, все в былине "оправославлено" и "воцерковлено". Глубоко ошибается тот,
кто принимает это за дань традиции, за благочестивую риторику. В
риторических излишествах можно заподозрить официальный документ, неизбежно
склонный к торжественности. Можно обвинить в этом автора, связанного личными
склонностями и привычками. Но укоренившаяся "склонность" народа как соборного
автора былин, пронесенная через века, должна именоваться иначе. Искренним, живым
и глубоким благочестием проникнуто большинство былин. Это интимное, внутреннее
чувство человеческого сердца невозможно подделать. И когда переживает это
чувство весь народ, он оставляет неизгладимые следы своих переживаний на всем, к
чему прикасается в жизни и творчестве.
4.
Илья Муромец и Калин-царь. Этот сюжет еще можно назвать "ссора Ильи с князем".
Князь прогневался на Илью и посадил его в погреб. Былина не сомневается в
правомочности княжеского поступка (уже формируется взгляд на божественное
происхождение самодержавной власти), но осуждает его неразумность и поспешность,
ибо "дело есть немалое. А что посадил Владимир-князь да стольно-киевский старого
казака Илью Муромца в тот во погреб холодный" ("Казаком" Илья стал в период
Смутного времени, так что это свидетельствует о поздней редакции былины). Не
дело сажать богатыря в погреб, ибо "он мог бы постоять один за веру, за
отечество... за церкви за соборные". Да и нужда в защите не заставила себя долго
ждать. "Собака Калин-царь" идет на Киев, желая "Божьи церкви все на дым
спустить".
Расплакавшись, раскаивается князь,
что сгубил Илью: "Некому стоять теперь за веру, за отечество. Некому стоять за
церкви ведь за Божии". Но, оказывается, Илья жив – предусмотрительная дочь князя
Апракса-королевич на велела его в темнице холить и кормить. Илья обиды не помнит
и спасает князя от "поганых".
Этот сюжет
интересен тем, что доказывает существование целого сословия
богатырей-верозащитников, широкую распространенность державного богатырского
послушания. Когда Илья увидел, что силе поганой конца-краю нет, он решил
обратиться за помощью к сотоварищам по служению - к "святорусским богатырям". Он
приезжает к ним на заставу и просит помощи. Дальнейшее развитие
повествования дает лишнее свидетельство правдолюбия былины, ее ненадуманности.
Сперва богатыри помогать князю отказываются. При этом старший из них – Самсон
Самойлович, "крестный батюшка" самого Ильи Муромца, мотивирует это так: "У
него ведь есте много да князей-бояр, кормит их да поит да и жалует. Ничего
нам нет от князя от Владимира". Но обида богатырей держится недолго, и когда
Илья, изнемогая в бою, вновь просит помощи, они, не раздумывая, вступают в битву
и плененного "собаку Калина-царя" ведут по совету Ильи в Киев к Владимиру-князю.
Показательно проявляющееся в былине уважение к царскому достоинству. Калин-царь
хоть и "собака", но все же царь, и потому "Владимир-князь да стольно-киевский,
Он берет собаку за белы руки, И садил за столики дубовые, Кормил его яствушкой
сахарною, да поил-то питьицем медвяным". И только выказав уважение, подобающее
царскому достоинству поверженного врага, Владимир-князь определяет его себе в
вечные данники.
5. Илья и Жидовин. Былина
описывает битву Ильи с Великим Жидовином, заканчивающуюся победой русского
богатыря. Существуют два достоверных исторических события, которые могли
послужить отправной точкой для сюжета. Первое – разгром Святославом Хазарского
каганата. Иудейское иго длилось по 965 год, когда хазарская держава пала под
ударами дружин русского князя. Учитывая человеконенавистническое содержание
учения талмудических религиозных сект, признающего человеческое достоинство лишь
за "богоизбранным" народом и приравнивающего остальную часть человечества к
скотам, лишенным бессмертной души, вполне вероятно, что общение с хазарскими
"жидовинами" не оставило в русичах никаких приятных воспоминаний*.
* Крещение Руси лишь увеличило неприязнь
иудеев к русским. История донесла до нас достоверные отголоски этой жгучей
религиозной ненависти. В 1096 году в Корсуни местным иудеем был замучен инок
разоренного половцами Киево-Печерского монастыря Евстратий Постник. Еврей
купил его у половцев, принуждал отречься от Христа, морил голодом, а в день
Святой Пасхи распял его на кресте в присутствии других членов иудейской
религиозной общины. Православная Церковь празднует память преподобного мученика
Евстратия 28 марта по старому стилю. Со временем мартиролог "умученных от жидов"
православных христиан рос, и это тоже не могло вызывать на Руси никаких
симпатий.
Вторым историческим
событием, которое могло повлиять на былину, стал разгром в конце XV века ереси
"жидовствующих", носившей кроме чисто религиозных черт и черты
политического заговора. Не знавшая за пятьсот лет ни одной ереси, Русь была
потрясена коварством еретиков, тайно разрушавших устои веры и государства при
внешнем лицемерном благочестии. Впрочем, эти события вряд ли могли стать
источником сюжета былин. Он явно более раннего происхождения. Борьба с ересью
"жидовствующих" могла лишь оказать некоторое влияние на дальнейшее его развитие.
Столь же "оправославленными" и укорененными в
соборном сознании народа являются и другие сюжеты былин об Илье, например,
былина о его бое с Идолищем Поганым. Есть, впрочем, и "секуляризованные" сюжеты,
например, бой Ильи с паленицей (богатыршей) или бой Ильи с сыном (не узнавших
друг друга).
Об исторических прототипах двух
других богатырей Киевского цикла – Добрыне Никитиче и Алеше Поповиче существуют
разные мнения. Указывают на летописного Добрыню, дядю князя Владимира, как на
прототип былинного богатыря. Александр, или Олешко Попович, упоминается в
русских летописях неоднократно, причем события, связанные с его именем, отстоят
одно от другого на 250 лет. "В лето 1000 (от Рождества Христова) прииде
Володар с половцы к Киеву, – повествует Никоновская летопись. – И изыде нощью во
сретенье им Александр Попович и уби Володаря...". В Тверской летописи имя
Александра Поповича упоминается в связи с княжескими усобицами 1216 года, а в
Суздальской летописи, в рассказе о битве на Калке, сказано: "И Александр
Попович ту убит бысть с теми 70 храбрыми".
Но
нам важны не исторические параллели былинных событий. Важно то, что былины
отразили истинно народный взгляд на вероисповедный характер русской
национальности и государственности. Мысль о неразделимости понятий "русский" и
"православный" стала достоянием народного сознания и нашла свое выражение в
действиях былинных богатырей*.
*
Этому не противоречит наличие в Киевском цикле былин, никак не связанных с
подобными понятиями. Так, в одной из них Дунай (Дон) Иванович состязался в
стрельбе из лука с женой своей Настасьей (Непрой). Настастья (Непра) побеждает
Дуная (Дона). Рассердившись, он убивает сперва жену, а затем себя. Из их
крови разлились реки Дунай (Дон) и Днепр. Число подобных былин и популярность их
героев не идут ни в какое сравнение с былинами об Илье.
Помимо Киевского цикла выделяют еще
Новгородский цикл, состоящий из былин о Садко и Ваське Буслаеве. Один из
возможных исторических прототипов Садко отличался большим благочестием –
новгородская летопись за 1167 год упоминает об основании человеком по имени
Садко Сытинич церкви Бориса и Глеба. Васька Буслаев тоже вполне православен –
сюжет одной из былин составляет его паломничество в Иерусалим.
Говоря о былинах как о зеркале самосознания
народа, нельзя не заметить, что их отвлеченно-философское содержание весьма
скудно. И это понятно, ибо народу не свойственно облекать свои взгляды,
основанные на живом опыте, в мертвые формы отвлеченного рассуждения. Ход истории
и свое место в ней здоровое самосознание народа воспринимает как нечто
очевидное, естественно вплетающееся в общее мироощущение. Учитывая это,
можно сказать, что былины являются яркими и достоверными свидетельствами
добровольного и безоговорочного воцерковления русской души.
ЧАСТЬ МОЯ ГОСПОДЬ, РЕЧЕ ДУША
МОЯ...
ПРАВОСЛАВНОЕ МИРОВОЗЗРЕНИЕ В
РУССКОЙ
ЛЕТОПИСНОЙ
ТРАДИЦИИ
"РУССКАЯ ИСТОРИЯ поражает необыкновенной сознательностью и логическим ходом
явлений", – писал К.С. Аксаков более 120 лет назад. Мы часто забываем об этой
осознанности, невольно возводя хулу на своих предков, подверстывая их высокую
духовность под наше нынешнее убожество. Между тем история донесла до нас
многочисленные свидетельства их гармоничного, воцерковленного
мировоззрения. В ряду таких свидетельств особой исторической полнотой отличаются
летописи *.
В развитии русского летописания
принято различать три периода: древнейший, областной и общерусский (9).
Несмотря на все особенности русских летописных традиций, будь то "Повесть
временных лет", в редакции преподобного Нестора-летописца, новгородские
летописи, с их лаконичностью и сухостью языка, или московские летописные
своды, – не вызывает сомнения общая мировоззренческая основа, определяющая их
взгляды. Православность давала народу твердое ощущение общности своей
исторической судьбы даже в самые тяжелые времена удельных распрей и татарского
владычества.
* Подробное
рассмотрение историософии русских летописей требует отдельного исследования. Мы
коснемся их лишь в той мере, в какой это необходимо для иллюстрации процессов
становления русского самосознания в Х-XVI веках.
В основании русских летописей лежит
знаменитая "Повесть временных лет" – "откуду есть пошла русская земля, кто в
Киеве начал первее княжити и откуду русская земля стала есть". Имевшая не одну
редакцию "Повесть" легла в основу различных местных летописей. Как отдельный
памятник она не сохранилась, дойдя до нас в составе более поздних
летописных сводов – Лаврентьевского (XIV век) и Ипатьевского (XV век).
Повесть – это общерусский летописный свод, составленный к 1113 году в
Киеве на основании летописных сводов XI века и других источников –
предположительно греческого происхождения. Преподобный Нестор-летописец, святой
подвижник Киево-Печерский, закончил труд за год до своей кончины. Летопись
продолжил другой святой инок – преподобный Сильвестр, игумен Выдубицкого
Киевского монастыря. Память их Святая Церковь празднует, соответственно, 27
октября и 2 января по старому стилю.
В
Повести хорошо видно желание дать, по возможности, всеобъемлющие понятия о ходе
мировой истории. Она начинается с библейского рассказа о сотворении мира. Заявив
таким образом о своей приверженности христианскому осмыслению жизни, автор
переходит к истории русского народа. После Вавилонского столпотворения, когда
народы разделились, в Иафетовом племени выделилось славянство, а среди
славянских племен – русский народ. Как и все в тварном мире, ход русской истории
совершается по воле Божией, князья – орудия Его воли, добродетели следует
воздаяние, согрешениям – наказание Господне: глад, мор, трус, нашествие
иноплеменных.
Бытовые подробности не занимают
автора летописи. Его мысль парит над суетными попечениями, с любовью
останавливаясь на деяниях святых подвижников, доблестях русских князей, борьбе с
иноплеменниками-иноверцами. Но и все это привлекает внимание летописца не в
своей голой исторической "данности", а как свидетельство промыслительного
попечения Божия о России.
В этом ряду
выделяется сообщение о посещении Русской земли святым апостолом Андреем
Первозванным, предсказавшим величие Киева и будущий расцвет Православия в
России. Фактическая достоверность этого рассказа не поддается проверке, но
его внутренний смысл несомненен. Русское православие и русский народ обретают
"первозванное" апостольское достоинство и чистоту веры, подтверждающиеся
впоследствии равноапостольным достоинством святых Мефодия и Кирилла –
просветителей славян и святого благоверного князя Владимира Крестителя.
Сообщение летописи подчеркивает промыслительный характер крещения Руси,
молчаливо предполагая за ней соответственные религиозные обязанности, долг
православно-церковного послушания.
Автор
отмечает добровольный характер принятия служения. Этому служит знаменитый
рассказ о выборе вер, когда "созва Володимер боляры своя и старци градские".
Летопись не приводит никаких стесняющих свободу выбора обстоятельств. "Аще
хощеши испытати гораздо, – говорят Владимиру "болгары и старци", – послав
испытай когождо... службу и како служит Богу". Желание богоугодной жизни,
стремление найти неложный путь к Богу – единственный побудительный мотив
Владимира. Чрезвычайно показателен рассказ послов, возвратившихся после
испытания вер. Мусульмане отвержены, ибо "несть веселия в них, но
печаль...", католики – из-за того, что у них "красоты не видехом никоея же".
Речь идет, конечно, не о мирском "веселье" – его у мусульман не меньше, чем у
кого-либо иного, и не о житейской "печали". Речь – о живом религиозном опыте,
полученном послами. Они искали то веселие, о котором говорит Псалмоневец: "Вонми
гласу моления моего, Царю мой и Боже мой... И да возвеселятся вси, уповающие на
Тя, во век возрадуются: и вселишься в них, и похвалятся о Тебе любящие имя Твое"
(Пс5:3; 12). Это веские и радость богоугодного жития – тихие,
немятежные, знакомые всякому искренне верующему православному человеку по
умилительному личному опыту, не объяснимому словами. Послы ощутили в
мечети вместо этого веселия печаль – страшное чувство богооставленности и
богоотверженности, свидетель-ствуемое словами Пророка: "Увы, язык грешный, людие
исполнени грехов, семя лукавое, сынове беззакония – остависте Господа... Что еще
уязвляетеся, прилагающе беззаконие, всякая глава в болезнь и всякое сердце в
печаль..." (Ис.1:4-5).
И у католиков послы
поразились не отсутствием вещественной красоты – хотя по красоте и пышности
католическое богослужение не идет ни в какое сравнение с православным. Здоровое
религиозное чутье безошибочно определило ущербность католицизма, отсекшего себя
от соборной совокупности Церкви, от ее благодатной полноты. "Се что добро, или
что красно, но еже жити братии вкупе", – свидетельствует Священное Писание.
Отсутствие этой красоты и почувствовали благонамеренные послы. Тем разительней
был для них контраст от присутствия на литургии в соборе святой Софии в
Царьграде: "Приидохом же в греки и ведоша ны идеже служат Богу своему".
Богослужение так поразило русов, что они в растерянности твердят: "И не знаем,
были ли мы на небе, или на земле – ибо не бывает на земле красоты такой – только
то верно знаем, что там с человеками пребывает Бог... И не можем забыть красоты
той". Их сердца, ищущие религиозного утешения, получили его в неожиданной
полноте и неотразимой достоверности. Исход дела решили не внешние экономические
соображения (обоснованность которых весьма сомнительна), а живой религиозный
опыт, обильное присутствие которого подтверждает и вся дальнейшая история
русского народа.
Довольно полную картину
взглядов современников на ход русской жизни дает Лаврентьевский свод *. Вот,
например, картина похода русских князей на половцев в 1184 году: "В то же лето
вложи Бог в сердце князем русским, ходиша бо князи русскии вси на половци".
В 70-х годах XII века усиливается натиск
половцев на границы русских княжеств. Русские предпринимают ряд ответных
походов. Следует несколько местных поражений половецких войск, результатом
которых становится их объединение под властью одного хана – Кончака. Военная
организация половцев получает единообразие и стройность, улучшается вооружение,
появляются метательные машины и "греческий огонь": Русь лицом к лицу
сталкивается с объединенным сильным войском противника.
Половцы, видя свое превосходство, принимают
удачно складывающиеся обстоятельства за знамение благоволения Божия. "Се
Бог вдал есть князи русские и полки их в руки наши". Но промысел Божий не связан
соображениями человеческой мудрости: "не ведуще" неразумные иноверцы, "яко несть
мужества, ни есть думы противу Богови", – сетует летописец. В начавшейся битве
"побегоша" половцы "гоними гневом Божиим и Святой Богородицы". Победа русских не
есть результат их собственного попечения: "Содеял Господь спасенье велико нашим
князьям и воям их над враги нашими. Побеждена быша иноплеменницы"
промыслительной помощью Божией под Покровом Пресвятой Богородицы, покрывающей
попечением Своим боголюбивое русское воинство. И сами русские это прекрасно
сознают: "И рече Владимир: се день иже сотвори Господь, возрадуемся и
возвеселимся в онь. Яко Господь избавил ны есть от враг наших и покорил врази
наша под нозе наши". И возвратились русские войска домой после победы "славяще
Бога и Святую Богородицу, скорую заступницу рода христианского". Вряд ли
можно полнее и четче выразить взгляд на русскую историю как на область
всеохватывающего действия Промысла Божия. При этом летописец, как человек
церковный, остается далек от примитивного фатализма. Действуя в истории
определяющим образом, Промысел Божий в то же время не подавляет и не
ограничивает свободы личного выбора, лежащей в основании ответственности
человека за свои дела и поступки.
* Он назван так по имени инока Лаврентия, составившего эту летопись для
Суздальского великого князя Дмитрия Константиновича в 1377 году. В этот
общерусский летописный свод вошли "Повесть временных лет" в редакции 1117 года и
ее продолжения, излагающие события в Северо-Восточной Руси с 1111 по 1305 год.
Историческим материалом, на фоне
которого утверждается понятие о религиозно-нравственной обусловленности русской
жизни, становятся в летописи события, связанные с изменчивым военным счастьем.
На следующий год после удачного похода на половцев, совершенного объединенными
силами князей, организовывает неудачный самостоятельный набег Игорь Святославич,
князь Новгород-Северский. Знаменитое "Слово о полку Игореве" дает исключительное
по красоте и лиричности описание этого похода, В летописи о походе Игоря
Святославича сохранились два рассказа. Один, более обширный и подробный, в
Ипатьевском своде *. Другой, покороче – в Лаврентьевском. Но даже его сжатое
повествование достаточно ярко отражает воззрение летописца на свободу
человеческой воли как на силу, наравне с недомыслимым промышлением Божиим
определяющую ход истории.
* Свод
летописей, составленный в XV веке в Костромском Ипатьевском монастыре.
На этот раз "побеждени быхом наши
гневом Божиим", нашедшим на русские войска "за наше согрешенье". Сознавая
неудачу похода как закономерный результат уклонения от своего религиозного
долга, "воздыхание и плач распространися" среди русских воинов, вспоминавших, по
словам летописца, слова пророка Исайи: 'Господи, в печали помянухом Тя...".
Искреннее покаяние было скоро принято милосердным Богом и "по малых днех ускочи
князь Игорь у половец" – то есть из плена половецкого – "не оставит бо
Господь праведного в руках грешных, очи бо Господни на боящихся Его (взирают), а
уши Его в молитву их (к молитвам их благопослушны)". "Се же содеяся грех ради
наших,
– подводит итог летописец, – зане
умножишася греси наши и неправды". Согрешающих Бог вразумляет наказаниями,
добродетельных, сознающих свой долг и исполняющих его – милует и хранит. Бог
никого не принуждает: человек сам определяет свою судьбу, народ сам определяет
свою историю – так можно кратко изложить воззрения летописи. Остается лишь
благоговейно удивляться чистоте и свежести православного мироощущения летописцев
и их героев, глядящих на мир с детской верой, о которой сказал Господь: "Славлю
Тебя, Отче, Господи неба и земли, что Ты утаил сие от мудрых и разумных и открыл
младенцам. Ей, Отче! Ибо таково было Твое благоволение" (Лк.10:21).
Развивая и дополняя друг друга, русские
летописцы стремились к созданию целостной и последовательной картины родной
истории. Во всей полноте это стремление отразилось в московской летописной
традиции, как бы венчающей усилия многих поколений летописателей*. "Летописец
Великий Русский", Троицкая летопись, писанная при митрополите Киприане, свод
1448 года и другие летописи, все более и более подходившие под название
"общерусских", несмотря на то, что они сохраняли местные особенности, да и
писались частенько не в Москве, представляют собой как бы ступени, но
которым русское самосознание восходило к осмыслению единства религиозной судьбы
народа.
* Перенос святым
митрополитом Петром первосвятительской кафедры из Владимира в Москву в 1325 году
положил начало московскому летописанию, которое велось при дворе митрополита.
Середина XVI века стала эпохой
величайшего церковно-государственного торжества на Руси. Были собраны воедино
исконно русские земли, присоединены Казанское и Астраханское царства,
открыт путь на восток – в Сибирь и Среднюю Азию. На очереди стояло открытие
западных ворот державы – через Ливонию. Вся русская жизнь проходила под знаком
благоговейной церковности и внутренней религиозной сосредоточенности.
Неудивительно поэтому, что именно в царствование Иоанна IV Васильевича был
создан грандиозный летописный свод, отразивший новое понимание русской судьбы и
ее сокровенного смысла. Он описывал всю историю человечества в виде смены
великих царств. В соответствии со значением, которое придавалось завершению
столь важной для национального самосознания работы, летописный свод получил
самое роскошное оформление. Составляющие его 10 томов были написаны на лучшей
бумаге, специально закупленной из королевских запасов во Франции. Текст украсили
15000 искусно выполненных миниатюр, изображавших историю "в лицах", за что
собрание и получило наименование "Лицевого свода". Последний, десятый том свода
был посвящен царствованию Иоанна Васильевича, охватывая события с 1535 но 1567
годы.
Когда этот последний том (известный в
науке под именем "Синодального списка", так как принадлежал библиотеке
Святейшего Синода) был в основном готов, он подвергся существенной редакционной
правке. Чья-то рука прямо на иллюстрированных листах сделала многочисленные
дополнения, вставки и исправления. На новом, чисто переписанном экземпляре,
который вошел в науку под названием "Царственная книга", та же рука сделала
опять множество новых приписок и поправок. Похоже, редактором "Лицевого
свода" был сам Иоанн IV, сознательно и целенаправленно трудившийся над
завершением "русской идеологии" (10).
Другим летописным сборником, который должен
был наравне с "Лицевым сводом" создать стройную концепцию русской жизни, стала
"Степенная книга". В основании этого громадного труда лежал замысел, согласно
которому вся русская история со времен крещения Руси до царствования Иоанна
Грозного должна предстать в виде семнадцати степеней (глав), каждая из которых
соответствует правлению того или иного князя. Обобщая главные мысли этих
обширнейших летописей, можно сказать, что они сводятся к двум важнейшим
утверждениям, которым суждено было на века определить течение всей русской
жизни:
- Богу угодно вверять сохранение истин Откровения, необходимых для спасения
людей, отдельным народам и царствам, избранным Им Самим по неведомым
человеческому разуму причинам. В ветхозаветные времена такое служение было
вверено Израилю. В новозаветной истории оно последовательно вверялось трем
царствам. Первоначально служение принял Рим – столица мира времен
первохристианства. Отпав в ересь латинства, он был отстранен от служения,
преемственно дарованного православному Константинополю – "второму Риму"
средних веков. Покусившись из-за корыстных политических расчетов на чистоту
хранимой веры, согласившись на унию с еретиками-католиками (на Флорентийском
соборе 1439 года), Византия утратила дар служения, перешедший к "третьему
Риму" последних времен – к Москве, столице Русского Православного
царства. Русскому народу определено хранить истины православия "до
скончания века" – второго и славного Пришествия Господа нашего Иисуса Христа.
В этом смысл его существования, этому должны быть подчинены все его
устремления и силы.
- Принятое на себя русским народом служение требует соответственной
организации Церкви, общества и государства. Богоучрежденной формой
существования православного народа является самодержавие. Царь – Помазанник
Божий. Он не ограничен в сваей самодержавной власти ничем, кроме выполнения
обязанностей общего всем служения. Евангелие есть "конституция" самодержавия.
Православный царь – олицетворение богоизбранности и богоносности всего народа,
его молитвенный председатель и ангел-хранитель.
ИНОК ФИЛОФЕЙ.
"ДОМОСТРОЙ"
СТАВЛЕННИЧЕСКАЯ ГРАМОТА
РУССКОГО ПАТРИАРХА
ВПЕРВЫЕ ПРОРОЧЕСТВО о Москве как о Третьем
Риме было произнесено иноком Филофеем, старцем Псковской Елизарьевской пустыни,
еще в царствование Василия Иоанновича, отца Грозного. "Да веси яко вся
христианские царства приидаша в конец, – говорил он государеву дьяку Мунехину,
псковскому наместнику, – и снидошася в едино царство: два убо Рима падоша, а
третий стоит, а четвертому не быти".
Михаил
Мунехин, человек очень образованный, бывший послом в Египте и много
путешествовавший, по достоинству оценил значение этого пророчества для судеб
России. В 1512 году ан привез в Москву писанный Филофеем хронограф – изложение
исторических событий с самых древних времен (11).
Скорее всего, этот хронограф был известен Иоанну IV и послужил ему в деле
редактирования летописных сводов, отражавших ту же пророческую мысль а России
как о последнем убежище правоверия. Вообще хронографы и различные
летописные сборники в XVI–XVII веках умножились необычайно. Они дошли до нас в
многочисленных и весьма разнообразных списках, наглядно свидетельствуя о
напряженной работе русской мысли по осознанию Божьего промышления о русском
народе и его государственном устроении.
Псковский старец сочувствовал молодому царю в его стремлении привести Россию в
соответствие со смотрением Божиим о ней. Многоопытный инок высокой духовной
жизни, Филофей прожил около ста лет. Его рождение относят ко времени падения
Константинополя (1453 год) (12),
так что послание к царю он написал уже в глубокой старости, умудренный долгими
годами жизни. Известна любовь Иоанна Грозного к подвижникам благочестия.
Возможно, и Филофей знал царя лично – это давало ему уверенность в том, что к
его мнению внимательно прислушаются.
После
соборного покаяния царя и народа, завершившегося в 1550 году всеземским
примирением, наступило "лето Господне благоприятное" для отеческого, пастырского
вразумления юного монарха. И это вразумление прозвучало из уст
подвижника-старца. Филофей пишет "Послание к царю и великому князю Иоанну
Васильевичу всея Руси". В нем старец дает дерзновенное толкование двенадцатой
главы Апокалипсиса:
"Говорит ведь
возлюбленный наш богословесный Иоанн, на тайной вечери возлежавший на перси
Господней и почерпнувший там неизреченные тайны (текст Св. Писания приводится в
том виде, как он дан Филофеем. – Прим. автора); "Видел знамение великое на небе:
жену, облаченную в солнце, и луну под ногами ее, и на голове ее венец из 12
звезд. Она имела в чреве и кричала от болей и мук родов. И вот явился змей,
большой и красный, с 7 головами и 10 рогами, и на головах его 7 диадем, и хобот
его увлек е неба третью часть звезд небесных. Змей стоял перед женою, которой
надлежало родить, и хотел сожрать родившегося младенца. Тогда были даны жене два
крыла большого орла, и улетела она в пустыню в приготовленное место. И пустил
змей из пасти своей воду, как реку, чтобы потопить жену в реке".
Толкование: жена – святая Церковь; облечена в праведное солнце – в Христа; луну
имеет под ногами – Ветхий завет; венец на голове ее – двенадцати апостолов
учение; с болью рожает – святым крещением преобращает плотские чада в
духовные; змей же – дьявол, как говорится, краснота – жестокость его и
кровопийство; 7 глав – злые его, супротивные силы; 10 рогов знаменуют
истребление царства, как раньше пали арамейское, константинопольское, египетское
и прочии. Дитя жены, которое змей хотел сожрать – те люди, что рождены были
заново в святом крещении, но влечет их и после крещения дьявол к
осквернению, подвигая к погибели; бегство жены в пустыню из старого Рима –
из-за служения на опресноках, так как весь некогда великий Рим пал и болен
неисцелимым недоверием – ересью аполинариевой. В новый Рим бежала, то есть в
Константинополь, но и там покоя не обрела из-за соединения православных с
латинянами на восьмом соборе, потому и была разрушена константинопольская
церковь и унижена была и стала подобна она хранилищу овощей. И наконец, в третий
Рим бежала – в новую и великую Русь. Это тоже пустыня, так как не было в ней
святой веры, не проповедывали там божественные апостолы, после всех воссияла там
благодать Божия спасения, с ее помощью познали мы истинного Бога. Единая нынче
соборная апостольская церковь восточная ярче солнца во всем поднебесье светится,
и один только православный и великий русский царь во всем поднебесье, как Ной в
ковчеге, спасшийся от потопа, управляет и направляет Христову Церковь и
утверждает православную веру. А когда змей испустит из уст своих воду, как реку,
желая в воде потопить, то увидим, что все царства потопятся неверием, а новое же
русское царство будет стоять оплотом православия..." (13).
Юный царь глубоко проникся пониманием своей
особой роли и великой ответственности. С целью упорядочения русской жизни в 1547
– 1551 годах он несколько раз созывал соборы духовенства, на которых решались
важнейшие вопросы церковного и государственного устройства. "Отцы наши, пастыри
и учители, – обращался Иоанн к иереям и святителям, – внидите в чувства
ваши, прося у Бога милости и помощи, истрезвите ум и просветитесь во всяких
богодухновенных обычаях, как предал нам Господь и меня, сына своего, наказуйте и
просвещайте на всякое благочестие, как подобает быть благочестивым царям, во
всех праведных царских законах, во всяком благоверии и чистоте, и все
православное христианство нелестно утверждайте, да непорочно сохранит истинный
христианский закон. Я же единодушно всегда буду с вами исправлять и утверждать
все, чему наставит вас Дух Святой; если буду сопротивляться, вопреки
божественных правил, вы о сем не умолкайте; если же преслушник буду,
воспретите мне без всякого страха, да жива будет душа моя и все сущие под
властию нашею" (14).
Соборы прославили новых русских святых, от
которых народ ждал заступничества и благословения на нелегком пути своего
служения, утвердили новый Судебник – сборник законов, определявших отправление
правосудия в России, подробно остановились на благоустройстве внутренней
церковной жизни. Обличая беспорядки и бесчиния, рассуждали о богослужении и
уставах церковных, об иконописании (требуя от иконописцев, кроме мастерства,
неукоризненной жизни), о книгах богослужебных, о просфорах и просфорницах, о
благочинии в храмах, о чине совершения таинств, об избрании и поставлении
священнослужителей, о черном и белом духовенстве, о суде церковном, о содержании
храмов и причетов, об исправлении нравов и обычаев...
Особенно ясно благодатное состояние русского
общества отразилось в знаменитом "Домострое" (15).
"Книга глаголемая Домострой имеет в себе вещи зело полезны, поучение и наказание
всякому православному христианину..." – так озаглавливали переписчики свод
советов и правил, определявших все стороны жизни русского человека тех времен,
поражающий нас сегодня почти неправдоподобной одухотворенностью даже мельчайших
бытовых деталей. "Домострой" не просто сборник советов – перед читателем
развертывается грандиозная картина идеально воцерковленного семейного и
хозяйственного быта. Упорядоченность становится почти обрядовой, ежедневная
деятельность человека поднимается до высоты церковного действа, послушание
достигает монастырской строгости, любовь к царю и отечеству, родному дому и
семье приобретает черты настоящего религиозного служения.
"Домострой" состоит из трех частей: об
отношении русского человека к Церкви и царской власти; о внутрисемейном
устроении; об организации и ведении домашнего хозяйства.
"Царя бойся и служи ему верою, и всегда о нем
Бога моли, – поучает "Домострой". – Аще земному царю правдою служиши и
боишися е, тако научишися небесного Царя боятися...". Долг служения Богу есть
одновременно и долг служения царю, олицетворяющему в себе православную
государственность – эта мысль прочно укоренилась в сознании русского человека. В
Служебнике второй половины XVI века сохранилась молитва, которая рекомендовалась
как образец покаяния для служилых людей. "Согреших пред Богом и по Бозе
пред государем пред великим князем – русским царем, – исповедывал кающийся. –
Заповеданная мне им (царем) слова нрава нигде же сотворих, но все преступих и
солгах и не исправих. Волости и грады. от государя дожах не право, а суд – по
мзде и по посулу. Ох мне, грешному, горе мне, грешному! Како мене земля не
пожрет за мои окая иныя грехи – преступившего заповедь Божию и закон и суд Божий
и от государя своего заповеданное слово..." (16).
Этому гласу покаяния вторит "Домострой":
"Царю... не тщится служить лжею и клеветою и лукавством... славы земной ни в чем
не желай... зла за зло не воздавай, ни клеветой за клевету... согрешающих не
осуждай, а вспомни свои грехи и о тех крепко пекися...", "А в котором либо
празднике... да призывают священнический чин в дом свой... и молят за царя и
великого князя (имярек), и за их благородные чада...".
Та же часть сборника, которая посвящена
вопросам семейного быта, учит, "как жити православным христианам в миру с женами
и с детьми и домочадцами, и их наказывали и учити, и страхом спасати и грозою
претити и во всяких делах их беречь... и во всем самому стражу над ними быть и о
них пещись аки о своем уде... Вси ба есьми связаны единою верою к Богу...".
В "Домострое" есть все. Есть трогательные
указания, "како детям отца и матерь любити и беречи и повиноватися им и покоити
их во всем". Есть рассуждения о том, что "аще кому Бог дарует жену добру –
дражайше есть камения многоценного". Есть практические советы: "како платье
всяко жене носити и устроити", "како огород и сады водити", "како во весь год в
стол ествы подают" (подробно о том, что – в мясоед, и что в какой пост).
Есть указания по чину домашнего молитвенного правила для всей семьи – "как мужу
с женою и домочадцами в доме своем молитися Богу". И все это – с той простотой,
основательностью и тихой, мирной неторопливостью, что безошибочно
свидетельствует о сосредоточенной молитвенной жизни и непоколебимой вере.
"Каждый день вечером, – поучает "Домострой",
– муж с женою и детьми и домочадцами, если кто знает грамоту – отпеть вечерню,
повечерие, в тишине со вниманием. Предстоя смиренно с молитвою, с поклонами,
петь согласно и внятно, после службы не есть, не пить и не болтать никогда... В
полночь, встав тайком, со слезами хорошо помолиться Богу, сколько можешь,
о своих прегрешениях, да и утром, вставая, так же... Всякому христианину следует
молиться о своих прегрешениях, и об отпущении грехов, о здравии царя и
царицы, и чад их, и братьев его и сестер и христолюбивом воинстве, о помощи
против врагов, об освобождении пленных, и о святителях, священниках и монахах, и
об отце духовном, и о болящих, о заключенных в темницы – и за всех христиан..."
В 1589 году Богу, наконец, было угодно дать
русскому народу свидетельство о том, что Россия правильно поняла свой долг. За
три года до того в Москву прибыл для сбора милостыни Антиохийский патриарх
Иоаким. Благочестивый царь Феодор Иоаннович, прозванный за очевидную святость
жизни "освятованным" царем (17),
высказал тогда церковному собору и боярской думе свое желание установить
патриаршество на Руси. Обладавший пророческим даром (18),
царь как бы предвидел испытания, ожидавшие народ по пресечении династии
Рюриковичей, и торопился дать православному русскому царству в лице патриарха
опору, которая должна была удержать его от разрушения. Переговоры с Антиохийским
патриархом были поручены Годунову. Иоаким согласился с желанием Феодора и обещал
обсудить дело с другими патриархами. Те, решив уважить просьбу русского царя,
положили было отправить в Россию для участия в поставлении Иерусалимского
первосвятителя. Однако "чин особого смотрения" Божия о России требовал, видно,
чтобы преемственность русского служения была явлена миру во всей полноте и
непререкаемости. Нужды Константинопольской (бывшей Византийской) церкви, гонимой
султаном Амуратом, потребовали приезда в Москву самого патриарха
Константинопольского Иеремии, знаменитого своей духовной ученостью и страданиями
за Церковь. Он прибыл в Москву в июле 1588 года, сказав Феодору: "Слышав о таком
благочестивом царе, пришел я сюда, чтобы помог нам царь в наших скорбях".
С собой Иеремия привез соборное определение об открытии патриаршества на Руси.
В храме Успения Богоматери в Кремле в приделе
Похвалы Ее созван был многочисленный собор русских пастырей, представивший царю
имена трех кандидатов в патриархи. Положившись на суд Божий, бросили жребий – он
пал на митрополита Московского Иова. 23 января 1589 года в Успенском соборе был
торжественно поставлен первый русский патриарх. Он принял поставление от
патриарха Византийского. И более того – в Соборной уставной грамоте, узаконившей
патриаршество на Руси, всему миру объявлялось, что "ветхий Рим пал от
ереси", что "новый Рим", Константинополь, порабощен безбожными племенами
агарянскими и что поэтому третий Рим есть Москва (19).
Тогда же положено было быть в России четырем митрополитам, шести
архиеписиопам. и восьми епископам.
Это
осознание себя третьим Римом последних времен через два года было подтверждено
собором православных патриархов, и таким образом утвердилось в качестве
канонически закрепленного воззрения Вселенской Православной Церкви. В соборном
постановлении первосвятителей написано: "...Признаем и совершаем в царствующем
граде Москве поставление и поименование патриаршеское господина Иова..." При
этом "главным и начальным" служением русского патриарха провозглашается
обязанность "содержать апостольский престол Константина града..." (20).
Говорит о событии церковный историк М.В.
Толстой: "Так патриаршество русское утверждено было всею Православною Церковью!
Видимым поводом сего важного нововведения было одно благочестивое желание
Феодора; но Промысел Божий невидимо творил Свое дело в Церкви Своей. Он готовил
в патриархах русских защиту для отечества на близкое время скорбей и потрясений,
которых не могли еще предвидеть люди. Он незримо устроил обстоятельства дела
так, что патриаршество Русское явилось как бы по внезапному стечению случаев, к
взаимному утешению востока и севера!"
Дивны.
дела Твои, Господи! Дважды естественное течение русской истории прерывалось
внезапно и необъяснимо, безвозвратно, казалось, разрушая православную
государственность и коверкая народную жизнь. Современники Смутного времени
начала XVII века, как и современники богоборческой резни, учиненной по попущению
Божию в советской России в ХХ веке, видели одно – гибель Руси. Дважды
накануне страшных испытаний даровалось русской церкви патриаршее правление – как
символ благоволения Божия, как "столп и утверждение истины" о всемирной роли
русского исповеднического служения. Дважды проносила Церковь через все гонения
сознание христианского долга России. Ибо верно и неложно слово Божие: "За гнев
бо Мой поразих тя, и за милость Мою возлюбих тя. За сие, яко был еси оставлен и
возненавиден, и не бе помогающего ти, положу тя в радость вечную" (Ис.
60:10-15).
"ПОЙТЕ ГОСПОДЕВИ ВСЯ
ЗЕМЛЯ..."
РУССКИЕ ДУХОВНЫЕ СТИХИ
УДИВИТЕЛЬНОЙ ЯСНОСТЬЮ понимания и глубиной
постижения религиозных вопросов поражают русские духовные стихи. Время их
появления установить с достаточной точностью затруднительно, можно лишь уверенно
утверждать, что пелись они "каликами перехожими" на Святой Руси с незапамятных
времен. В той форме, в которой стихи эти дошли до нас, они существовали
уже в XV-XVI веках (21).
На это время – учитывая общий духовный подъем в России – приходится и расцвет
русской духовной поэзии.
Духовными стихами в
русской словесности называют народные песни на религиозные сюжеты. Песни эти
пелись бродячими певцами-странниками на ярмарках, базарных площадях, у ворот
монастырских церквей – везде, где находилось достаточное число благочестивых
слушателей. О любви русского человека к такой форме религиозного самовыражения
достаточно говорит тот факт, что вплоть до начала ХХ века духовный стих бытует
гораздо шире, чем даже былины. По сравнению с героическим эпосом религиозная
поэзия проявляет гораздо большую жизненность. Если "старинушки" о
"святорусских богатырях" со временем остаются в репертуаре народных певцов
преимущественно на севере России, то духовный стих продолжает сохраняться почти
на всем протяжении земли Русской.
Высота
религиозного чувства и обширность познаний, отраженные в стихах, столь резко
обличают несостоятельность точки зрения на русскую историю, предполагающей
"темноту" и "невежество" средневековой Руси, что исследователи XIX – ХХ веков
вынуждены были придумывать самые неуклюжие объяснения, дабы спасти честь
"исторической науки".
"В основе духовных
стихов всегда лежали книжные повести", – уверенно заявляет один из них (22).
"Можно ли утверждать, что все эти понятия и сведения, передаваемые
духовными стихами, были вместе с тем общим достоянием народа? ...
Разумеется, нет!", – вторит ему другой (23).
Допустим, так, но только чем тогда объяснить, что на протяжении столетий, из
поколения в поколение передавая искусство духовного пения, народ с такой
удивительной любовью и постоянством поет то, чего не понимает? На деле, конечно
же, все обстояло иначе. И чтобы понять это, даже не надо быть
ученым-фольклористом. Достаточно просто быть церковным, от сердца верующим
человеком. Тогда станет понятно, что народ пел от полноты сердечного чувства,
созидая духовную поэзию как молитву, под благодатным покровом покаяния и
умиления, свидетельствуя тем о богатстве своего соборного опыта, поднимавшегося
в иные мгновения до вершин истинно святоотеческой чистоты и ясности.
Певец духовных стихов не умствует лукаво, не
"растекается мыслию по древу" немощного человеческого рассуждения. Он –
верует:
А я верую самому Христу, Царю
небесному,
Его Матери Пресвятой
Богородице,
Святой Троице
неразделимой... (24).
Живя в мире церковного опыта, народ твердо знает, что вся вселенная управляется
всемогущим промыслом Всеблагого Бога:
Основана земля Святым Духом,
А содержана Словом
Божиим.
И – о том же, еще поэтичнее:
У нас белый свет взят от
Господа,
Солнце красное от лица
Божия,
Млад-светел месяц от грудей
Его,
Зори белыя от очей Божьих,
Звезды частыя – то от риз Его,
Ветры буйные – от Свята Духа...
Роса утренняя, дробен дождик
От слез Его, самого
Христа.
Нелепо искать в духовных стихах богословски точных, догматически выверенных
формулировок. Вообще ученость – как принадлежность рассудка – не может служить
показателем духовной зрелости и мудрости. Зато их недвусмысленно подтверждает
благоговейно-сыновнее, трепетное и любовное отношение ко Спасителю, составляющее
главный нерв народной веры.
"Ох Ты гой еси,
Батюшка наш, Иисус Христос!" – обращаются ко Господу в детской простоте певцы
стихов*. При этом религиозное целомудрие народа, чувствующего в земной жизни
Спасителя высокий, таинственный мистический смысл, почти никогда не позволяет
себе касаться ее подробно в сюжетах песен**.
* Вспомним ласковый говорок преподобного
Серафима Саровского: "Вы, ваше боголюбие, прочтите, что об этом говорит
батюшка святой апостол Павел..." и т. п.
** Здесь девственная, аскетическая
сдержанность Православного духа разительно 'контрастирует с возбужденной
экзальтацией католицизма, влияние которого ощутимо в поздних редакциях
западно-русских духовных стихов.
Острое сознание своей греховности, своего нравственного несовершенства, питая
дух покаяния, разрешило народному творчеству одну тему – тему страстей
Господних, Его невинных страданий, которыми Сын Божий искупил грехи
человеческие.
В нее вложил русский человек
всю силу своего сердечного чувства, весь поэтический дар своей души:
Над той над рекой над
Иорданью,
На крутом, на красном
бережочке,
Вырастало древо купарисо;
На том на древе купарисе
Там чуден Крест проявился...
На том Кресте Животворящем
Там жиды Христа
мучили-распинали.
Так тесно соединил народ в своем сознании судьбу России со Христом и Его
учением, что есть даже стихи, говорящие о распятии Господа "во Русеи" – ибо где
же, как не на Святой Руси, происходить Таинству Искупления? Плачет Русь у
подножия Креста Господня. Плачет, повторяя слова Спасителя, обращенные ко
Пресвятой Богородице:
По Мне, Мати, плачут небо и
земля,
По Мне, Мати, плачут солнце и
луна,
По Мне, Мати, плачут реки и
моря,
По Мне, Мати, плачут
старики-старицы,
По Мне, Мити, плачут
вдовы-сироты.
В благоговейном страхе певец не смеет даже пристально вглядываться в страдания
Христовы. В стихах мало подробностей, есть несоответствия с евангельскими
текстами. Зато сколько в них живого религиозного чувства! Воистину это
всенародный
* Вспомним
ласковый говорок преподобного Серафима Саровского: "Вы, ваше боголюбие,
прочтите, что об этом говорит батюшка святой апостол Павел..." и т. п.
** Здесь девственная, аскетическая
сдержанность Православного духа разительно 'контрастирует с возбужденной
экзальтацией католицизма, влияние которого ощутимо в поздних редакциях
западно-русских духовных стихов.
"плач сердца", о котором, как о состоянии
благодатно-высоком, часто писали в своих творениях Святые Отцы:
И тyт проклятые Христу
плащанииу сковали,
Христа в плащаницу
клали,
Обручи набивали
И оловом заливали...
Желтыми песками засыпали,
Каменными горами закатали,
Горючими камнями завалили...
В третий день Христос воскресе...
Вставал наш батюшка
Истинный Христос, Отец
Небесный.
Сознание, что человек искуплен от греха высочайшей, безмерной ценой вольных
страданий Божиих, рождает сознание огромной личной религиозной ответственности:
Со страхом мы, братие,
восплачемся:
Мучения – страдания
Иисуса Христа.
Восплачемся на всяк
день и покаемся,
И Господь услышит
покаяние,
За что и нам дарует
Царствие Свое,
Радости и веселию не
будет
конца.
Спасение души – смысл жизни человеческой, Этой главной цели подчиняется, в
идеале, вся народная жизнь. Русь не потому "святая", что живут на ней сплошные
праведники, а потому, что стремление к святости, к сердечной чистоте* и
духовному совершенству составляет главное содержание и оправдание ее
существования.
Это ощущение всенародного
религиозного служения столь сильно, что понятие "Святая Русь" приобретает в
русских духовных стихах вселенское, космическое звучание. Святая Русь есть место
– понимаемое не узкогеографически, но духовно, – где совершается таинство
домостроительства человеческого спасения. Такова ее промыслительная роль, и
народ русский есть народ-богоносец в той мере, в которой он соответствует этому
высокому призванию.
* "Блажени
чистии сердцем: яко тии Бога узрят" (Мф. 5:8).
"По Святой Руси" скитается Богородица в
поисках распятого Христа. На Руси происходит мучение Егория (Георгия
Победоносца) царем Демьянищем (императором Диоклетианом), в действительности
имевшее место в Риме, в 303 году по Рождеству Христову. "Не бывать Егорыч на
Святой Руси", – скорбит о своем герое певец. "Выходил Егорий на Святую Русь", –
радуется он освобождению героя. Другой святой воин – Феодор Тирон (Тирянин),
умученный при императоре Максимилиане около 305 года по Рождеству Христову, в
одном из вариантов стиха идет "очистить землю святорусскую" от несметной "силы
жидовской" (25).
Причем, в отличие от героического эпоса былин, даже сама битва за Святую Русь
носит черты духовной брани. С Евангелием отправляется святой Феодор на борьбу:
Он пошел в Божию церковь,
Он и взял книгу евангельскую,
Он пошел ко синю морю,
Он читает книгу, сам мешается,
Горючьми слезами
заливается.
Даже в самой битве его оружие "книга, крест и Евангелие". Подобно Феодору,
и Егорий Храбрый, очищая Русскую землю от нечисти, не сражается, а силой своего
слова укрощает стихии и устрояет землю. Это очень показательно – и в ратном
подвиге, в доблестных воинах народ прежде всего чтит святых, страдальцев и
страстотерпцев.
Русь в духовных стихах
становится местом действия лиц из священной истории Нового Завета:
Посылает Ирод-царь
посланников
По всей земле
святорусской.
Рай – и тот созидается на Русской земле, как поется об этом в "Плаче Адама":
Прекрасное солнце
В раю осветило
Святорусскую
землю.
Но это не гордыня. В стихах нет и намека на утверждение своей национальной
исключительности. Вопросы национальной принадлежности вообще не занимают певцов.
Вера и верность, чистота и полнота исповедания Православного вероучения – вот
единственные значимые для них человеческие качества. С ними связана особая
судьба России, русского народа и Православного царя – Помазанника Божия. Вот как
говорит об этом знаменитая "Голубиная книга":
А сама книга распечаталась,
Слова Божии прочиталися:
У нас белый царь над царями царь.
Почему белый царь над царями царь?
Он принял, царь, веру хрещёную,
Хрещёную, Православную,
Он и верует единой Троицы,
Единой Троицы неразделимыя:
Потому тот царь над царями
царь.
Пусть тяжела русская судьба, полон скорбей и теснот путь служения
"святорусского" – верность своему долгу не остается без небесного воздаяния. Эта
мысль характерна для духовного стиха. Особенно показательно, что подтверждения
берутся из реального исторического опыта народа:
По тому ль полю Куликову
Ходит сама Мать Пресвятая Богородица,
А за ней апостоли Господни,
Архангели-ангели святыи...
Отпевают они мощи православных,
Кадит на них сама Мать Пресвятая
Богородица.
К Матери Божией на Руси отношение испокон веку было особенно трепетным и
ласковым – не зря называли Русскую землю Домом Пресвятой Богородицы. Ощущение
этой особой близости, особого почтения и одновременно дерзновения не могло не
отразиться и в духовной поэзии. "Вся тоска страдающего человечества, все
умиление перед миром божественным, которые не смеют излиться перед Христом в
силу религиозного страха, свободно и любовно истекают на Богоматерь, –
пишет современный исследователь. – Вознесенная в мир божественный... Она,
с другой стороны, остается связанной с человечеством, страждущей матерью и
заступницей" (26).
Самые нежные и трогательные слова посвящает
Ей певец, обращаясь к Ней в дерзновении искренности и простоты, как к
собственной матери – ласковой и близкой:
Мать моя – Матушка Мария,
Пречистая Дева, Пресвятая,
Свет Мати Мария,
Пресвятая Богородица,
Солнце красное,
Пречистая голубица,
Мати Божжа, Богородица,
Скорая помощница,
Теплая заступница,
Заступи, спаси и
помилуй...
Мир, освященный кровью Христа, освящен и слезами Его Матери:
А Плакун трава всем травам
мати.
Почему Плакун трава всем травам
мати?
Мать Пречиспгая Богородица
По своем по Сыне по возлюбленнем,
По своем по Сыне слёзно плакала.
А роняла слёзы на землю пречистыя,
А от тех от слез от пречистых
Зараждалася Плавун трава – травам
мати.
Событиями Священной истории обусловлена жизнь мира. Не только земля и растения,
но и человеческое общежитие – его устроение и бытие – укоренены в мистической
библейской первооснове. Русское общество четко и ясно признавало эту
связь, освящая сословное деление как деление единого для всех религиозного
долга, а сами сословия – как церковные послушания, разные пути
"израбатывания" спасения души:
От того у нас в земле цари
пошли
От святой главы от Адамовой;
От того зачались князья-бояры
От святых мощей от Адамовых;
От того крестьяне православные
От свята колена от
Адамова.
Это благоговейное отношение к миру земному вовсе не означает, однако, его
идеализации. Чуткая народная совесть безошибочно определяет грех – искажение,
искривление Божественного порядка вещей – как первопричину мирских неустройств:
От Кривды земля
восколебалася,
От того народ весь
возмущается;
От Кривды стал народ
неправильный,
Неправильный,
злопамятный:
Они друг друга обмануть
хотят,
Друг друга поесть
хотят.
При свете церковного вероучения видней и собственные изъяны, собственное
недостоинство:
Дает нам Господь много,
Нам кажется мало:
Ничем мы не насытимся...
Очи наши – ямы,
Руки наши – грабли,
Очи завидущи,
А руки
загребущи.
Особенной укоризны заслуживает уклонение от исполнения своего религиозного
долга:
Вы за xpecт, за молитву не
стояли,
Господней вы воли не творили,
Господни заповеди нарушали,
Земных поклонов не
кладали.
Однако нравственное несовершенство человека исправимо. Путь исправления –
путь христианского подвижничества, путь православной аскезы. При общей
целомудренной строгости народной жизни аскетические подвиги вызывают у певцов
особое уважение, описываются с особой любовью. В описаниях "пустынного жития" –
на удивление (для постороннего взгляда) поэтичных и ласковых – отражается
богатейший благодатный духовный опыт русского благочестия, монашеского и
мирского, внешне различный, но единый в сокровенных, таинственных глубинах
мистической жизни Церкви. Так идет спасаться в девственную пустыню младой
царевич Иоасаф:
Научи меня, мать пустыня,
Как Божью волю творити,
Достави меня, пустыня,
К своему небесному
царствию.
Красота пустыни – главная тема стиха. В некоторых вариантах он так и начинается:
"Стояла мать прекрасная пустыня". Однако красота эта безгрешная, духовная,
неземная:
Тебя, матерь пустыня,
Все архангелы
хвалят...
Трудничество – вот самое постоянное выражение, которым народ отмечает
православную аскезу. "Трудник, трудничек, тружданик, труженик, тружельник", –
так именует народ подвижников. "Со младости лет Богу потрудитися", жаждут герои
русских духовных стихов. Их подробное исследование еще ждет своего часа. И все
же в области религиозно-нравственной, в области народного самосознания их
свидетельство беспрекословно – к моменту расцвета духовной поэзии русский народ
ясно и безоговорочно сознавал смысл своего существования в том, чтобы "Богу
потрудитися", то есть привести свою жизнь в возможно более полное соответствие с
Заповедями Божиими и промыслительным Его смотрением о земле Русской. Вместе с
героями своих любимых песен всю свою надежду в этом святом деле возлагает народ
на помощь свыше:
Я надеюсь, сударь батюшка,
На Спаса на Пречистого,
На Мать Божию Богородицу,
На всю силу небесную,
На книгу
Евангелия...
Надежда эта и доныне помогает народу нашему претерпевать скорби его
нелегкого, исповеднического пути...
ЛИТЕРАТУРА 1.
ПВЛ. См., напр.: Памятники литературы Древней Руси: начало русской литературы Xl
– начала ХИ вв. М., 1978, с. 167.
2. Альманах
библиофила. М., 1989, с.155 – 207. (Перевод текста на современный язык –
авторский, митр. Иоанн).
3. М о н а х и н я Т а и с и
я. Жития русских святых. Джорданвилль, 1984, т. 2, с. 11.
4. Б о л о т и н Л. В каком веке жил Илья Муромец? М., 1989 (на
правах рукописи).
5. Преподобного отца нашего Макария
Египетского духовные беседы, послания и слова. Сергиев Посад, 1904.
6. Добротолюбие. М.,1895, т. 2, с.7.
7. Там же, с.650.
8. Сочинения епископа
Игнатия Брянчанинова. СПб., 1905, т. 2, с. 116.
9.
Летописные тексты издавались неоднократно. Поскольку настоящий труд не является
научной работой в строгом смысле этого слова, мы позволили себе не
перегружать текст ссылками на первоисточники. Любой желающий может их легко
найти, например, в Полном собрании русских летописей (М. 1926, т. 1) или в
фотовоспроизведении этого издания (М., 1962). В некоторых случаях цитируемый
текст приближен к современному языку.
10. Исследования
по истории опричнины. М., 1963, с. 255-256;
А
л ь ш и ц Д. Н. Иван Грозный и приписки к лицевым сводам. Исторические записки.
М., 1947, т. 23, с. 251 – 289.
11. 3 а к о н Б о ж и
й. Пятая книга о Православной вере. Ч. П. История русской церкви, с. 245-246.
12. Красноречие Древней Руси. М., 1987, с. 413.
13. Т а м ж е, с. 219 – 220.
14. Т о л с т о й М. В. История русской Церкви. Издание Валаамского
монастыря, 1991, с. 272 – 273.
15. Тексты Домостроя
цитируются по изданию: 0 р л о в А. Домострой. Исследования. М., 1917.
16. А л ь ш и ц Д. Н. Начало самодержавия в России.
Л., 1988, с. 52.
17. К л ю ч е в с к и й В. О.
Сочинения. М., 1957, т. III, с. 19.
18. Т о л с т о й
М. В. Указ. соч., с. 444.
19. К а р а м з и н Н. М.
Предания веков. М., 1988, с. 659.
20. Т о л с т о й М.
В. Указ. соч., с. 438.
21. Ф е д о т о в Г. Стихи
духовные (Русская народная вера по духовным стихам). М., 1991, с. 13.
22.Там же, с.14.
23. П о н о
м а р е в А. Русское народно-религиозное мировоззрение в школьной характеристике
академического богослова-магистранта. -"Странник", 1884, т. 1, с. 550-551.
24. Тексты духовных стихов приводятся по: Б е с с о н
о в П. А. Калики перехожие. В 2-х т. М., 1861 – 1864. В некоторых местах
откорректированы орфография и пунктуация.
25. См.: Ф е
д о т о в Г. Указ. соч., с. 36, 96, 99 – 100.
26.Там
же, с.49.
К предыдущей странице
Оглавление
К следующей странице
