Высокопреосвященнейший Иоанн,
митрополит Санкт-Петербургский и Ладожский

САМОДЕРЖАВИЕ ДУХА

К предыдущей странице       Оглавление       К следующей странице

 

СВЕТ ВО ТЬМЕ СВЕТИТ, И ТЬМА НЕ ОБЪЯЛА ЕГО
 
      СОЮЗ НЕРУШИМЫЙ...
 
 
      РЕВОЛЮЦИЯ и гражданская война стоили России громадных жертв. За период 1917—1921 годов погибло восемь миллионов человек, а объем промышленной продукции в 1920 году составил лишь 13,8 % от «царского», довоенного 1913-го (1). Еще большим был ущерб моральный, религиозно-нравственный, духовный, который невозможно измерить никакими цифрами. Жестоко оборванной оказалась многовековая государственная и церковная традиция, служившая неизменной опорой русского бытия при всех его прежних нестроениях и кризисах. В залитой кровью, разоренной, покрытой дымом пожарищ стране российская история вступила в свою новую, «советскую» эпоху...
      30 декабря 1922 года 1 Всесоюзный съезд Советов утвердил Декларацию об образовании СССР. Таким образом официально завершился процесс уничтожения исторической России и определился ее новый геополитический преемник. На деле же вся история Советского Союза — это тяжелая, жестокая, изнурительная борьба русского народа за возрождение его духовного и государственного величия. Отсюда — все вопиющие противоречия этого периода нашей истории, его героические свершения и позорные провалы.
      Мало-мальски подробный анализ «истории СССР» требует самостоятельного и кропотливого исследования. Мы попробуем дать лишь краткие характеристики ее главнейшим этапам, определить основные тенденции национального самосознания, подвергшегося за это время мощнейшим насильственным воздействиям, постараемся осознать промыслительное содержание этого неимоверного испытания, выпавшего на долю нашего народа.
      С точки зрения господствующей идеологии (имея в виду не убогую закосневшую марксистско-ленинскую догму, а реальное самосознание власти, определявшей курс государственного развития), советскую эпоху русской истории можно условно разделить на пять периодов:
  1. Агрессивно-русоненавистнический, — начавшийся с момента революции и продолжавшийся до начала Великой Отечественной войны.
  2. Национал-большевистский, — охватывающий военные годы и строительство советской империи, завершившийся со смертью Сталина в 1953 году.
  3. Интернационально-коммунистический, — облекшийся в форму псевдолиберальной реакции на «культ личности» и совпадающий по времени с хрущевской «оттепелью».
  4. Имперско-бюрократический, «застойный», — включающий в себя почти два десятилетия брежневского правления с небольшим андроповско-черненковским «довеском», когда дряхлеющий колосс СССР существовал уже «по инерции», лишенный какого-либо жизнеспособного внутреннего идеологического содержания.
  5. Либерально-демократический, — горбачевский; по сути — ликвидационный. В ходе его исчерпавшая себя коммунистическая верхушка шаг за шагом предавала собственную страну, ее национальные интересы и народ в поисках выхода из мировоззренческого политического и духовного тупика, в котором оказался прогнивший режим. Этот путь закономерно закончился развалом СССР в декабре 1991 года.
      Сегодня, с высоты нашего горького и страшного опыта, пора приступить к изучению недавнего русского прошлого непредвзято и объективно — «не плача, не смеясь, но понимая», говоря словами древнего философа (Спиноза).
 
РАЗОРЕНИЕ

      «К ТЕБЕ — ОБОЛЬЩЕННЫЙ, несчастный русский народ, сердце мое горит жалостью до смерти, — писал в 1918 году Святейший Патриарх Тихон. — Оскудеша очи мои в слезах, смутися сердце мое (Плач 2:11) при виде твоих тяжких страданий, в предчувствии еще больших скорбей» (2). Увы! — эти горькие слова вещего старца стали пророческими. Первые десятилетия советской власти оказались временем широкомасштабного антирусского геноцида. «Рабоче-крестьянское» правительство советской России стремилось уничтожить рабочих и крестьян так же, как и буржуазный класс населения, ибо его целью было истребление русского народа, как главнейшего оплота христианской культуры», — свидетельствует князь Жевахов (3).
      Достижения этой цели добивались тремя главными способами. Наиболее активная, образованная и способная часть населения выкашивалась методами жесточайшего террора. Мы уже касались этого вопроса ранее и здесь нет смысла повторяться. Шли годы, ЧК переименовывали в ОГПУ, затем в НКВД, менялись люди, но кровавая суть учреждения — ликвидация русской национальной элиты — оставалась неизменной.
      Но даже эта гигантская убойная машина имела ограниченную пропускную способность. Даже ее мощностей не хватало. Оказалось, что многовековая подвижническая жизнь Руси, освященная высокими христианскими идеалами, соделала источником сопротивления новым порядкам весь народ, всю его жизнь — от бытовой повседневной текучки до исповеднического служения религиозным святыням. Несмотря на гигантские кровопускания гражданской войны и массовых репрессий, Россия упорно отторгала строителей «светлого будущего».
      Большевистская верхушка прекрасно понимала, что только насилие может обеспечить ей политическое будущее. И в помощь террору на этом пути она призвала искусственный голод, масштабы которого, превышая всякое человеческое разумение, позволяли решить сверхзадачу момента — парализовать ужасом огромную страну, лишить оглушенный невиданным бедствием народ воли к сопротивлению и физической возможности противостоять творимому злу.
      «Ссылки большевиков на неурожай столь же бессовестны, как и все прочее, исходящее от советской власти, — писал Жевахов. — Голод был вызван умышленно, и это видно из того, что население вымирало от него в наиболее цветущих и плодородных губерниях, и тем сильнее, чем выше были урожаи. И это потому, что чем выше были урожаи, тем сильнее советская власть грабила население, лишая его даже семян на обсеменение полей.
      Вызван был голод следующими причинами:

  1. истреблением помещиков и уничтожением крупного землевладения;
  2. социализацией земли и непомерными налогами, что сразу же сократило посевную площадь более чем наполовину;
  3. открытым грабежом хлеба путем насильственного захвата его для нужд Красной армии, что вызвало повсеместно массовые восстания, подавляемые самыми беспощадными мерами и сплошным избиением беззащитного и голодного населения;
  4. вывозом хлеба за границу в количестве, обрекавшем население на голодную смерть» (4).
      Третьим способом борьбы с народом, которую последовательно и упорно вело советское правительство, стали жесточайшие гонения на Церковь, гонения на святыни народные, оказавшиеся возможными, в свою очередь, лишь благодаря повсеместному террору и голоду. Общеизвестно страшное по своему цинизму письмо Ленина членам Политбюро, в котором он отмечает, что покончить с сопротивлением «черносотенного духовенства» можно именно «сейчас, когда царит повсеместный голод», и единственный способ для этого — «расстрелять как можно больше» представителей церковной иерархии.
      «Забыты и попраны заповеди Христовы о любви к ближним, — обличал богоборцев патриарх Тихон, — ежедневно доходят до нас известия об ужасах и зверских избиениях ни в чем не повинных людей, виновных разве в том, что честно исполняли свой долг перед Родиной, что все силы свои полагали на служение благу народному. И все это совершается не только под покровом ночной темноты, но и въявь, при дневном свете, с неслыханной доселе дерзостью и беспощадной жестокостью, без всякого суда и с попранием всякого права и законности...
      Все сие преисполняет сердце наше глубокою болезненною скорбью и вынуждает нас обратиться к таковым извергам рода человеческого с грозным словом обличения и прощения...
      Опомнитесь, безумцы, прекратите ваши кровавые расправы. Ведь то, что творите вы, не только жестокое дело: это — поистине дело сатанинское, за которое подлежите вы огню геенскому в жизни будущей, загробной и страшному проклятию потомства в жизни настоящей — земной» (5).
      От ста тысяч дореволюционных священников уже к 1919 году осталось всего сорок тысяч. В этом жутком состоянии антиправославного террора страна находилась непрерывно, год за годом. Как только в очередной раз выяснялось, что Россия быстро, несмотря ни на что, залечивает раны братоубийства, репрессий и голода, вовсе не собираясь отрекаться от веры предков и своей великой судьбы, власть вновь и вновь — расчетливо, цинично и беспощадно — ввергала народ в очередную кровавую мясорубку — будь то «коллективизация», «ежовщина» или «безбожная пятилетка». Все это сопровождалось безудержным шабашем русоненавистничества, безраздельно царившего в кремлевских верхах и агитационно-пропагандистском аппарате партии.
      «Будь проклят патриотизм!» — этот лозунг Троцкого яснее всего определял официальное отношение власти к собственной стране. Все большевистские вожди наперегонки хаяли русский народ, как будто это был побежденный, но все еще опасный враг *. Зиновьев призывал «подсекать головку нашего русского шовинизма», «каленым железом прижечь всюду, где есть хотя бы намек на великодержавный шовинизм...» Бухарин разъяснял соотечественникам: «Мы, в качестве бывшей великодержавной нации должны поставить себя в неравное положение в смысле еще больших уступок национальным течениям» и требовал, поставить русских «в положение более низкое по сравнению с другими» (6).
 
      * Страшно подумать, но для многих из них это действительно было именно так, причем вполне осознанно.
 
      «Решительная борьба с пережитками великорусского шовинизма является первой очередной задачей нашей партии», — провозглашал Сталин, как бы подводя итог всей этой вакханалии (7). И многочисленные проворные помощники спешили реализовать очередное гениальное указание вождя. Академик Покровский —- главный историк страны — требовал запретить само понятие «русская история»: как реакционное.
      «Русь! Сгнила? Умерла? Подохла? Что же! Вечная память тебе», — кликушествовали пролетарские поэты (Александровский), выполняя свой «интернациональный долг» (8).
      В отношении православия позиция властей была еще более жесткой. Один из соратников Дзержинского, чекист Рогов записал в своем дневнике: «Одного не пойму: красная столица и церковный звон? Почему мракобесы на свободе? На мой характер: попов расстрелять, церкви под клуб — и крышка религии» (9). В 1928 году Сталин, начиная коллективизацию, жаловался в одном из своих интервью на «реакционное духовенство», отравляющее души масс. «Единственное, о чем надо пожалеть, — сказал он, — что духовенство не было с корнем ликвидировано».
      «Жалоба» «великого пролетарского вождя» была, конечно, услышана. В 1932 году была объявлена «безбожная пятилетка». К 1936 году планировалось закрыть последнюю церковь, а к 1937-му — добиться того, чтобы имя Божие в России вообще перестало упоминаться.
      Время, если и вносило коррективы в эту кощунственную кампанию, то лишь меняя обвинительную терминологию. Расстреливали же одинаково рьяно и быстро: в 1919-м — просто так или за «контрреволюцию», в 1937-м — за организацию, скажем, «церковно-фашистского центра» *. Казалось, ничто уже не спасет Россию от медленной, мучительной смерти —»равно физической и духовной. Но Господь судил иначе: страшное потрясение новой великой войны в очередной раз — вопреки всем человеческим расчетам — изменило русскую судьбу.
 
      * 21 сентября 1937 года Особой тройкой областного управления НКВД в Нижнем Новгороде по такому обвинению был приговорен к расстрелу митрополит Нижегородский Феофан (Туляков). Вообще же, только за один этот год исчезли без следа 35 русских архиереев, сгинув в кромешных недрах НКВД и ГУЛАГа.
 
НАЦИОНАЛ-БОЛЬШЕВИЗМ
 
      СТРОГО ГОВОРЯ, советская власть никогда не была монолитной. Причем, это касается самого ее содержания, а вовсе не только скорпионьих междоусобиц «рабоче-крестьянских» кремлевских владык.
      Дело в том, что прямое порабощение народа — предприятие в России практически невыполнимое, поэтому методы непосредственного насилия сочетались у большевиков с активным идеологическим, агитационным воздействием. Для прикрытия своего губительного содержания такая идеология неизбежно должна драпироваться в одежды человеколюбия. Притом, чем более жестокой и человеконенавистнической становилась она в своей реальной повседневной практике, тем более «возвышенной», «идеальной», запредельной должна была быть ее официальная, пропагандистская цель.
      Именно так— используя псевдомессианские мотивы «последнего и решительного боя», спекулируя на естественном многовековом стремлении людей к «царству всеобщего братства и справедливости», разрушителям удалось обольстить русский народ, замутить и исказить его исконное христианское самосознание, искалечить и растлить соборную душу России, привычно, легко и быстро откликавшуюся на всякий мессианский зов. Народ согрешил, поверив лукавым вождям и лживым пророкам,— он поддался дьявольскому соблазну: собственными усилиями, без Бога построить «рай на земле».
      Только такая великая, всемирная, абсолютная цель могла в какой-то мере оправдать в глазах русского человека те неимоверные жертвы, которые год за годом требовала от него «пролетарская» власть. Только поверив, что все они необходимы для достижения окончательного, вечного мира и «всечеловеческого братства», мог русский человек, скрепя сердце, согласиться на утерю своих привычных ценностей. Многие из тех, кто громил древние святыни и безжалостно уничтожал «классовых врагов», делали это, искренне веря, что вот, еще одно, последнее усилие — и распахнутся сияющие ворота в то самое «светлое будущее», которое им так уверенно обещали.
      По сути дела, доктрина коммунизма узурпировала, извратив и опошлив, те неисчерпаемые источники могучей религиозной энергии, которые веками питали русскую жизнь, обеспечивая духовное здоровье народа и величие державы.
      Но такая узурпация имела свои неизбежные «издержки». Главная из них заключалась в том, что — в своем большинстве — благонамеренные и доверчивые русские коммунисты принимали всерьез все провозглашенные лозунги. Они бесхитростно и рьяно стремились к созидательному труду, искренне намереваясь строить то сказочное царство всеобщего братства, о котором твердило «единственно верное» учение. Разрушительная, губительная сила дьявольского «совдеповского» механизма в этой вязкой благонамеренной среде слабела год от года, несмотря ни на какие усилия «посвященных» механиков, безраздельно, казалось, контролировавших все его важнейшие элементы.
      Практически сразу же после революции в административно-управленческом сословии СССР сложились две фракции, две различные партии, непримиримые по своему отношению к стране, в которой они властвовали. Одна часть искренне ненавидела Россию и ее народ, видя в ней лишь полигон для испытания новых идей или запал для взрыва «мировой революции». Вторая, в меру своего искаженного понимания, все же радела об интересах страны и нуждах ее населения. Борьба между этими фракциями длилась — то затихая, то разгораясь с новой силой, но не прекращаясь ни на миг, — вплоть до уничтожения СССР в 1991 году *.
 
      * Развал СССР, конечно, не прекратил, но лишь обострил эту борьбу. В новых условиях, в иных формах — она ведется и сейчас. И несмотря на внешние неудачи ревнителей возвращения России на свой исторический путь, пробуждающееся в обществе традиционное русское самосознание дает основание надеяться, что не до конца отринул нас Господь, что Святая Русь еще может воспрять во всей силе и славе своего державного величия!
 
      Великая Отечественная война стала в этой борьбе переломным этапом. Уже к концу 30-х годов созрели предпосылки для пробуждения русского патриотизма и национального самосознания народа, которым к тому времени два десятилетия кряду правили, от имени которого беззастенчиво выступали откровенные русофобы —- по большей части инородцы, превратившиеся в настоящий привилегированный, «эксплуататорский» класс. Когда же война со всей остротой поставила вопрос о физическом выживании русского народа и существовании государства — в национальной политике советского руководства произошел настоящий переворот.
      Нет, ни одна из догм официального коммунистического мировоззрения не была отвергнута, ни  даже слегка пересмотрена. Но реальное содержание «идеологической работы в массах» изменилось резко и принципиально, обретя несомненные национал-патриотические черты *. При этом — надо отдать Сталину должное — пересмотр осуществлялся решительно и целенаправленно во всех областях: от культурно-исторической до религиозной.
 
      * Срочно подыскивались соответствующие цитаты из творений пролетарских вождей. Но поскольку найти их у Ленина было просто невозможно, а Сталин ничего подходяще-программного сказать еще не успел, приспосабливались, используя что придется и обосновывая всплеск национально-патриотического усердия такими, например, старыми (еще дореволюционными, 1913 года) сталинскими тезисами: «В России роль объединителя национальностей взяли на себя великороссы, имевшие во главе исторически сложившуюся сильную и организованную дворянскую бюрократию». Вот уж воистину — было бы желание, а цитата найдется.
 
      Русская история и национальная культура из объектов глумления, грязных оскорблений и нападок вдруг превратились в объект почитания, вернулись на свое законное, почетное место. И, несмотря на то, что сделано это было весьма избирательно и непоследовательно, результаты не замедлили сказаться повсюду — на фронте и в университетских аудиториях, среди партийных функционеров и простых крестьян.
      Ученые вдруг заговорили о том, что «обличения русского народа» могут быть «по вкусу» лишь «тем историкам, которые не сумели понять глубоких дарований, великой умственной, социальной и технической энергии, заложенных в русском народе», что «насмешки... над невежеством и варварством русского народа» антинаучны, что подобные обвинения есть «злостный миф, заключающий в себе суждения большей части европейцев о России и русских людях...» Вдруг оказалось, что на подобный «обвинительный акт» у России есть достойный ответ, причем, «отвечает уже не наука, а вся многообразная жизнь русского народа» (10).
      Столь же серьезными были изменения и в области церковно-государственных отношений. 4 сентября 1943 года на совещании, проходившем в одной из загородных резиденций Сталина, было решено пересмотреть государственную политику в области религии. В тот же день в Кремле он принял специально доставленных по такому случаю из разных концов страны виднейших православных иерархов: патриаршего местоблюстителя митрополита Сергия (Страгородского), ленинградского архиерея митрополита Алексия (Симанского) и экзарха Украины митрополита Николая (Ярушевича).
      Сталин — подчеркнуто — начал беседу с того, что высоко отозвался о патриотической деятельности Православной Церкви, отметив, что с фронта поступает много писем с одобрением такой позиции духовенства и верующих. Затем поинтересовался проблемами Церкви.
      Результаты этой беседы превзошли всякие ожидания. Все до единого вопросы, которые были поставлены иерархами, говорившими о насущных нуждах клира и паствы, были решены положительно и столь радикально, что принципиально изменили положение Православия в СССР. Было принято решение о созыве архиерейского собора и выборах патриарха, престол которого 18 лет пустовал из-за препятствий со стороны властей. Договорились о возобновлении деятельности Священного Синода. В целях подготовки кадров священнослужителей решили вновь открыть духовные учебные заведения — академии и семинарии. Церковь получила возможность издания потребной религиозной литературы — в том числе периодической.
      В ответ на поднятую митрополитом Сергием тему о преследовании духовенства, о необходимости увеличения числа приходов, об освобождении архиереев и священников, находившихся в ссылках, тюрьмах, лагерях и о предоставлении возможности беспрепятственного совершения богослужений, свободного передвижения по стране и прописки в городах — Сталин тут же дал поручения «изучить вопрос». Он, в свою очередь, предложил Сергию подготовить список священников, находящихся в заточении, —и немедленно получил его, ибо такой список, заранее составленный, был митрополитом предусмотрительно захвачен с собой.
      Итоги внезапной «перемены курса» стали поистине ошеломляющими. В несколько ближайших лет на территории СССР, где к началу войны оставалось, по разным данным, от 150 до 400 действующих приходов, были открыты тысячи храмов, и количество православных общин доведено, по некоторым сведениям, до 22 тысяч! Значительная часть репрессированного духовенства была возвращена на свободу. Прекратились прямые гонения на верующих и дикие шабаши «Союза воинствующих безбожников», сопровождавшиеся святотатственным пропагандистским разгулом (11).
      Русь оживала. Церковь выстояла. В беспримерной по своему размаху и ожесточению войне с Православием богоборцы были вынуждены отступить *.
 
      * Необходимо отметить, однако, что «примирение» с властью далось церковной иерархии дорогой ценой компромиссов, безусловно, болезненных для православного сознания. В первую очередь, это касается участия священноначалия в кампании прославления Сталина, что было безоговорочным условием «примирения». «Глубоко тронутые сочувственным отношением нашего всенародного Вождя, Главы Советского Правительства И. В. Сталина к нуждам Русской Православной Церкви, приносим Правительству нашему общесоборную искреннюю благодарность», — писали «вождю всех народов» съехавшиеся в 1943 году на архиерейский собор епископы. Конечно, все это было вынужденным и не отражало их действительной точки зрения, но факт остается фактом — антихристианская диктатура в СССР не изменила своей внутренней сущности, она лишь приспособилась к новым условиям.
 
      Знаменитый сталинский тост на победном банкете — «за великий русский народ» — как бы подвел окончательную черту под изменившимся самосознанием власти, соделав патриотизм наряду с коммунизмом официально признанной опорой государственной идеологии *. Православному читателю будет небезынтересно узнать, что ни Гитлер, начиная роковую для него войну с Россией, ни Сталин, завершая ее столь знаменательным тостом, вероятно, понятия не имели о пророчестве, еще в 1918 году произнесенном в Москве блаженным старцем, схимонахом Аристоклием. «По велению Божию, — говорил он, — со временем немцы войдут в Россию и тем спасут ее (от безбожия —прим. авт.). Но в России не останутся и уйдут в свою страну. Россия же затем достигнет могущества больше прежнего» (12).
 
      * Роль национального чувства в таком тандеме была, безусловно, второстепенной. «Догматы» коммунизма оставались незыблемыми, но все же, все же...Державная инерция русского самосознания пробила себе дорогу даже сквозь их откровенно русоненавистнические заросли. Это был первый признак того, что дни режима сочтены, сколь бы мощным и неколебимым ни выглядел он со стороны.
 
      Могущество СССР как геополитического преемника Российской Империи после второй мировой войны безусловно возросло до невиданных размеров. Внутри же его правящей элиты по-прежнему шла смертельная борьба «националистов» и «космополитов». Фракцию внутрипартийных «славянофилов» к этому времени возглавил Жданов.
      С 1944 года он работал секретарем ЦК ВКП(б) по идеологическим вопросам, до этого десять лет совмещал работу в Центральном Комитете с руководством Ленинградской партийной организацией, имел широкие связи, крепкий «тыл» в партийных низах и являлся одним из самых влиятельных советских вельмож. В 1946 году Жданов выступил с резким осуждением «безродных космополитов», что — применимо к области мировоззрения и культуры — означало признание глубинных, многовековых национальных корней русского самосознания. В развитие этих новых идеологических установок ЦК в том же году принял ряд постановлений, «канонизировав» таким образом процесс «разоблачения и полного преодоления всяких проявлений космополитизма и низкопоклонства перед реакционной культурой буржуазного Запада».
      Торжество «националистов» оказалось, однако, недолговечным. Главным противником Жданова во внутрипартийной борьбе был всемогущий Берия. И если в прямом столкновении он проиграл, то в области тайных интриг удача оказалась на его стороне. Два года спустя, когда Жданов умер, Берия использовал замешательство противников для того, чтобы «раскрутить» в Ленинграде — главном оплоте внутрипартийного национализма — грандиозный процесс по типу довоенных судебных инсценировок, под прикрытием которого попытался осуществить чистку партийного аппарата от «перерожденцев-националистов» *. И хотя внешне все это выглядело иначе, есть серьезные основания предполагать, что реальная подоплека событий была именно такой.
 
      * Любопытно, что «цивилизованный мир», приходивший потом в негодование по поводам гораздо более мелким — будь то суд над Гинзбургом, Щаранским или гонения на Буковского — этот процесс, один из крупнейших по числу расстрельных приговоров, просто не заметил. Даже эмигрантские газеты оставили его без особого внимания. А зря!
 
      В 1955 году в солидном американском журнале US News and World Report появилась любопытная статья. Она содержала запись беседы с неким Николаем Хохловым, перебежчиком, «бывшим агентом советской секретной полиции», специально приглашенным для этой цели в редакцию. В ходе беседы Хохлов довольно откровенно описал развитие конфликта между Ждановым и Берией. По его словам, эпицентром столкновения стал «еврейский вопрос», ибо «евреи часто считают себя не только гражданами страны, где они проживают, но и членами международного сионистского движения... Жданов и его группа не могли этого им простить. Поэтому он и некоторые другие начали против евреев борьбу».
      Далее Хохлов сказал, что как только Жданов умер — Берия и Абакумов немедленно организовали процесс в Ленинграде. Они говорили, что в составе группы, обвинявшей евреев в космополитизме, не настоящие коммунисты, по «русские шовинисты». В результате лица, занимавшие очень высокие посты, попали под суд. Некоторые были расстреляны, другие посажены в тюрьму» (13).
      Стоит добавить, что вряд ли будет разумным безусловно принимать на веру все сказанное и делать какие-либо категорические выводы. Скорее всего ход внутрипартийной борьбы был далеко не так прост и однозначен, но достоверно проследить его извилистый путь в таинственных глубинах огромного государственного аппарата советской империи почти невозможно *. История КПСС хранит множество тайн, и не исключено, что их содержание известно лишь живым свидетелям — а много ли осталось таких? Как бы то ни было, но последние годы сталинской эпохи стали ареной новой вспышки противостояния.
 
      * После «ленинградского дела» минуло лишь несколько лет, когда «космополит» Берия вдруг затеял — на этот раз в Москве — «дело кремлевских врачей», переполошившее весь мир своей «антисемитской» направленностью. Впрочем, не менее убедительна и та версия, которая предполагает, что конечным результатом интриги, развернувшейся вокруг этого процесса, должно было стать падение самого Берии.
 
      Весьма показательно, что на этот раз она захватила не только Россию (СССР), но и вассальные государства «социалистического лагеря». Так, совершенно неожиданно для всех, осенью 1952 года в Праге был арестован ряд высокопоставленных партийных функционеров. Мгновенно состоявшийся суд был суров — тринадцать подсудимых были приговорены к высшей мере наказания и немедленно расстреляны как участники «сионистского заговора». Сенсацией стал национальный состав осужденных, одиннадцать из которых были евреями. Впервые с момента революции «проклятый вопрос» открыто становился в повестку дня. На официальном партийном жаргоне это прозвучало так: «Сионисты и правительство Израиля являются агентами американского империализма».
      Бессмысленно гадать, насколько согласованными были действия чехословацкого лидера Готвальда со Сталиным, какова вообще личная роль того или иного действующего лица этой исторической драмы *. Но московский процесс «кремлевских докторов», начало которому положило заявление ТАСС от 13 января 1953 года и который, с определенной точки зрения, был просто «братом-близнецом» пражского судилища, должен был, похоже, ознаменовать собой окончательную победу «национал-большевизма» уже во всемирном масштабе. В этой связи весьма знаменательной кажется чрезвычайно своевременная (для некоторых) смерть «вождя мирового пролетариата», последовавшая 5 марта, и почти одновременная с ней (14 марта) кончина Клемента Готвальда. Эта внезапная развязка стала в то же время исходным моментом идеологического реванша и торжества «классического» интернационального коммунизма, довольно быстро восстановившего свои пошатнувшиеся было позиции...
 
      * Всего за несколько дней до своей смерти Сталин распорядился напечатать в газете «Красная Звезда» заявление о том, что борьба против сионизма «не имеет ничего общего с антисемитизмом. Сионизм — враг трудящихся всего мира, евреев не менее, чем не-евреев». (Цит. по книге Дугласа Рида «Спор о Сионе», с. 412).
 
      Близилась новая эпоха — эпоха хрущевской «оттепели».
 
ОТТЕПЕЛЬ
 
      ДЛЯ ХРУЩЕВСКОЙ «оттепели» характерны два главных момента, оказавших наиболее существенное влияние на развитие советского общества. Первый из них — значительная либерализация форм и методов государственного управления. Второй — отказ от национально-патриотического элемента официальной идеологии, ее окончательный перевод на интернациональные рельсы, сопровождавшийся новым витком антицерковных гонений.
      Обе эти тенденции стали результатом процесса «десталинизации», последовавшего за смертью «великого вождя» и расстрелом Лаврентия Берии, олицетворявшего собой политическое господство тайной полиции. Понимание того, что неисчислимые человеческие жертвы, понесенные Россией за последние десятилетия, грозят подорвать жизнеспособность Советского Союза, а также стремление избежать в будущем опустошительных кровавых разборок в собственной среде, толкнуло руководство страны на значительное смягчение режима. Методы массовых репрессий и индивидуального террора с этого момента перестают рассматриваться им в качестве главных рычагов управления обществом, оставаясь в арсенале власти в качестве вспомогательных средств.
      Такое смягчение стало одним из важнейших факторов, предопределивших крах режима задолго до его фактического развала. Долгие годы гигантская машина сталинской империи создавалась в расчете на доведенное до совершенства умение управлять людьми с помощью насилия. Расстрелы и лагеря в этой системе государственно-политических координат вовсе не были исторической случайностью или «прихотью тирана». Они выполняли чрезвычайно важную «санитарную» роль, обеспечивая строгое единство идеологии, послушание и эффективную деятельность вертикали административного управления, контроль над огромным чиновничьим сословием, действенную хозяйственную систему — безжалостно и быстро отсекая при этом все, что могло составить хотя бы малейшую угрозу четкому функционированию государственной машины СССР и стран-сателлитов.
      Это была глубоко продуманная, универсальная, внутренне логичная и по-своему совершенная структура власти, основанная на доведенном до естественного завершения материалистическом мировоззрении. Начала «целесообразности» и «пользы», вытеснившие в самосознании власти понятия ее религиозно-нравственного долга, справедливости, совести, чести — закономерно привели к торжеству зла в его крайних богоборческих формах.
      Именно потому столь недолговечным оказался период терпимого отношения советской власти к русскому православию. Мощная оппозиция «примиренческому» курсу Сталина достаточно сильно заявила о себе еще при его жизни, почти сразу же после того, как в 1943 году наметился поворот к нормализации церковно-государственных отношений.
      В постановлении ЦК ВКП(б) от 7 сентября 1944 года «Об организации научно-просветительской пропаганды» впервые не были определены задачи «решительной борьбы за преодоление религиозных пережитков» и «бескомпромиссного наступления на реакционную поповщину», столь характерные для аналогичных документов предыдущих лет. Подобное умолчание в директивном документе вызвало у партийных активистов, привыкших на лету ловить малейшее изменение политической конъюнктуры «наверху», растерянность и глухое недовольство.
      Через четыре года это недовольство приобрело вполне осязаемые формы — под давлением «антирелигиозников» Сталин в 1948 году дал согласие на разработку специального постановления ВКП(б) «О задачах антирелигиозной, атеистической пропаганды в новых условиях», подготовка которого была поручена Михаилу Суслову. В полном соответствии с богоборческой традицией 20—30-х годов, авторы документа предлагали придать антирелигиозной пропаганде «наступательный» и «решительный» характер, обосновывая очередное форсированное наступление на религию необходимостью обеспечить скорейший переход «от социализма к коммунизму» (14).
      Но в конце концов Сталин — более дальновидный и прагматичный, чем большинство его оголтелых соратников — все же настоял на своем. Подготовка документа была свернута. Более того, к концу 40-х годов из лексикона партийных и государственных документов практически исчезли сами термины «антирелигиозная» или «атеистическая» работа. Не было их и в отчетном докладе ЦК ВКП(б) девятнадцатому съезду партии, который в октябре 1952 года представил делегатам Маленков. Впервые на съезде партии вообще был обойден молчанием вопрос о задачах антирелигиозной пропаганды.
      Но после смерти Сталина ситуация резко изменилась. В числе первых же постановлений ЦК по идеологическим вопросам, подготовленных под руководством Хрущева в 1954 году, своей резкой антицерковной направленностью выделялись два документа: «О крупнейших недостатках в научно-атеистической пропаганде и мерах ее улучшения» и «Об ошибках в проведении научно-атеистической пропаганды среди населения». Они недвусмысленно знаменовали собой конец «золотого десятилетия» относительного церковно-государственного мира и фактически возвращали общество на двадцать лет назад, во времена «безбожной пятилетки».
      Единственным препятствием на пути возрождения массового антиправославного террора стала общая установка властей на смягчение репрессивной деятельности, связанная, как уже говорилось, в первую очередь, с их тревогой за собственную судьбу. Это помешало буквальному повторению тех времен, когда открытое исповедование веры являлось вполне достаточным поводом для ареста и расстрела. В рамках же, предусмотренных новым псевдолиберальным подходом, антиправославная кампания разгулялась вовсю.
      Сам «дорогой Никита Сергеевич» обещал народу через несколько лет показать по телевизору «последнего попа». Но особенно жесткие административные меры против Церкви были приняты после нового решения ЦК КПСС, связанного с очередными «недостатками научно-атеистической пропаганды», появившегося на свет в октябре 1958 года. Запрещалось принимать в монастыри лиц моложе 30 лет; в семинариях и академиях возбранялось обучение лиц со средним специальным или высшим светским образованием; отменялось право патриархии оказывать финансовую помощь приходам, монастырям, духовным школам; ряд ограничений хозяйственной деятельности Церкви был направлен на подрыв ее экономической базы.
      В течение четырех последующих лет кампания шла по нарастающей, в результате чего была насильственно закрыта большая часть монастырей (в 1945 году их было 89), духовных школ (подготовивших после войны несколько тысяч священнослужителей со специальным богословским образованием), а количество православных приходов за десять лет «атеистической пропаганды» (1954-1963) сократилось в несколько раз (примерно с двадцати до восьми тысяч). Только за четыре последних «хрущевских» года (1961-1964) по религиозным мотивам в СССР было осуждено 1234 человека (15).
      Показательно, что, учитывая опыт своих прежних неудач, особое внимание богоборцы на этот раз уделили попыткам задушить Церковь ее же собственными руками. Епископов заставляли подписывать «добровольные» отказы от «ненужных» храмов, согласия на закрытие «лишних» приходов и монастырей. Одновременно подачками — спецавтомобиль «Чайка» для обслуживания патриарха, государственные награды «в связи с юбилеем» — старались погасить в среде священноначалия волну недовольства. Политика «кнута и пряника» — древняя как мир — была вновь использована с тем, чтобы растлить духовенство изнутри, подорвать благодатное церковное единство, взять под контроль настроения верующих, дискредитировать иерархию в глазах простых прихожан...
      Одновременно с гонениями на Церковь из лексикона официальной пропаганды практически исчезло слово «русский». Понятие патриотизма, отказаться от которого после невиданного роста государственной, военной мощи страны и ее усиливавшегося влияния на международной арене не представлялось возможным, — допускалось в употреблении только в сочетании с терминами «советский» и «социалистический». Понятие «пролетарский интернационализм», использовавшееся в советской идеологической практике для подавления русского национального самосознания, вновь обрело первостепенное значение в государственном мировоззрении СССР. При этом так же, как тридцать лет назад, когда Россия и русский народ рассматривались в качестве подручных средств «одноразового использования» для разжигания «мировой революции» — теперь им была уготована та же роль в деле «построения коммунизма», долженствовавшего утвердиться, согласно всем руководящим документам, чуть ли не со дня на день.
      В этом состоянии советское общество застыло на два десятилетия. Эпоха «застоя» — как бы последняя пауза русской истории перед ее новым, резким и драматическим поворотом.
 
ЗАСТОЙ
 
      ИМПЕРСКО-БЮРОКРАТИЧЕСКИЙ период советской истории являет нам зрелище удивительное и противоречивое. Он сочетает в себе расцвет экономической, военной и политической мощи СССР с полной идеологической деградацией коммунистической доктрины, ее редкостным мировоззренческим бессилием, породившем в обществе почти что открытое презрение к лживому коммунистическому официозу и глухое брожение, инстинктивный поиск утраченных святынь.
      Никогда за всю свою тысячелетнюю историю страна не поднималась столь высоко в области государственного величия: влияние советской сверхдержавы простиралось вплоть до самых отдаленных уголков земли, ни один мало-мальски существенный вопрос мировой политики не мог разрешиться без ее участия. В то же время никогда еще в области духовной не падала Россия столь низко: почти семь десятилетий беспрерывных социальных катаклизмов, оголтелой русофобии и ожесточенного богоборчества неузнаваемо искалечили национальное самосознание народа, подорвали религиозные корни русского бытия, довели нравственное состояние общества до критически низкого уровня.
      За всем этим внимательно следили из-за рубежа. Запад по-прежнему — как и сто, и двести лет назад — видел для себя в России главную угрозу. В этой связи небезынтересно проследить, как менялось отношение западных держав к Советскому Союзу на протяжении всей его истории. Краткий период враждебности, последовавший вслед за Октябрьской революцией и вызванный боязнью того, что «большевистская зараза» может распространиться по всему континенту, быстро сменился периодом отчетливого «потепления». Это произошло практически сразу, как только стало ясно, что «мировая революция» не состоится. До тех пор, пока главной жертвой кровавого режима оставался русский народ, это положение вполне устраивало «цивилизованных» европейцев. Более того, признанные европейские (еврейские) интеллектуалы — такие, как Фейхтвангер, — после посещения Советского Союза (в 1937 году) находили его даже привлекательным, а Сталина — вполне приличным политиком.
      Положение круто изменилось вслед за тем, как советское руководство в рамках национал-большевистской доктрины взяло курс на смягчение антирусской направленности режима. И если до тех пор, пока шла мировая война, Запад был вынужден сдерживать свои чувства, то сразу вслед за ее окончанием они проявились отчетливо и недвусмысленно.
      «Посеяв в России хаос, — говорил в 1945 году американский генерал Аллен Даллес, руководитель политической разведки США в Европе, ставший впоследствии директором ЦРУ, — мы незаметно подменим их ценности на фальшивые и заставим их в эти фальшивые ценности верить. Как? Мы найдем своих единомышленников, своих помощников и союзников в самой России. Эпизод за эпизодом будет разыгрываться грандиозная по своему масштабу трагедия гибели самого непокорного на земле народа; окончательного, необратимого угасания его самосознания. Из литературы и искусства, например, мы постепенно вытравим их социальную сущность. Отучим художников, отобьем у них охоту заниматься изображением, исследованием тех процессов, которые происходят в глубине народных масс. Литература, театры, кино — все будет изображать и прославлять самые низменные человеческие чувства. Мы будем всячески поддерживать и поднимать так называемых творцов, которые станут насаждать и вдалбливать в человеческое сознание культ секса, насилия, садизма, предательства — словом, всякой безнравственности.
      В управлении государством мы создадим хаос, неразбериху. Мы будем незаметно, но активно и постоянно способствовать самодурству чиновников, взяточников, беспринципности. Бюрократизм и волокита будут возводиться в добродетель. Честность и порядочность будут осмеиваться и никому не станут нужны, превратятся в пережиток прошлого. Хамство и наглость, ложь и обман, пьянство и наркоманию, животный страх друг перед другом и беззастенчивость, предательство, национализм и вражду народов, прежде всего вражду и ненависть к русскому народу: все это мы будем ловко и незаметно культивировать.
      И лишь немногие, очень немногие будут догадываться или понимать, что происходит. Но таких людей мы поставим в беспомощное положение, превратив в посмешище. Найдем способ их оболгать и объявить отбросами общества» (16).
      Годом позже — 5 марта 1946 года — в Фултоне со своей знаменитой антисоветской речью, положившей начало «холодной войне», выступил Уинстон Черчилль. Размах начавшейся вслед за тем антироссийской пропагандистской кампании поразил даже видавших виды русских эмигрантов.
      «Живя в дореволюционной России, никто из нас не учитывал, до какой степени организованное общественное мнение Запада настроено против России и против Православной Церкви, — писал Иван Ильин, раньше и яснее других почувствовавший, в чем дело. — Западные народы боятся нашего числа, нашего пространства, нашего единства, нашей возрастающей мощи (пока она, действительно, вырастает), нашего душевно-духовного уклада, нашей веры и Церкви, наших намерений, нашего хозяйства и нашей армии. Они боятся нас: и для самоуспокоения внушают себе, что русский народ есть народ варварский, тупой, ничтожный, привыкший к рабству и деспотизму, к бесправию и жестокости; что религиозность его состоит из суеверия и пустых обрядов...
      Европейцам нужна дурная Россия: варварская, чтобы «цивилизовать» ее по-своему; угрожающая своими размерами, чтобы ее можно было расчленить, завоевательная, чтобы организовать коалицию против нее; реакционная, религиозно-разлагающая, чтобы вломиться в нее с пропагандой реформации или католицизма; хозяйственно-несостоятельная, чтобы претендовать на ее «неиспользованные» пространства, на ее сырье или, по крайней мере, на выгодные торговые договоры и концессии» (17) *.
 
      * Господи, все повторяется в этом мире! Вспомним же. XIX век: «Попробуйте вразумить просвещенную Западную Европу насчет России...Не вразумите! У нее нет даже органа для понимания России»(И. С. Аксаков) (18). «Европа Россию не знает, потому что не хочет знать, или лучше сказать, знает так, как знать хочет, то есть как соответствует ее предвзятым мнениям, страстям, гордости, ненависти и презрению... Не надо себя обманывать. Враждебность Европы слишком очевидна: она лежит не в случайных комбинациях европейской политики, не в честолюбии того или другого государственного мужа, а в самых основных ее интересах». (Н. Я. Данилевский) (19).
 
      Хрущевская «оттепель» не принесла Западу успокоения. Несмотря на возврат к интернациональному коммунизму и отказ от опоры на русское национальное самосознание СССР оставался для «свободного мира» источником сильнейшего беспокойства по нескольким причинам. Во-первых, образование «мировой системы социализма», а проще говоря — мощного советского геополитического блока, надежно прикрытого «ядерным щитом» СССР, исключало возможность силового изменения баланса сил на мировой арене. Во-вторых, сталинский рывок в сторону «русского шовинизма» показал идеологическую непрочность режима и неминуемо должен был рано или поздно вновь повториться. В-третьих, само существование Советского Союза служило непреодолимым препятствием на пути становления «нового мирового порядка» — единой планетарной системы государственного управления под руководством наднациональных международных структур (Организации Объединенных Наций и ей подобных).
      Естественно, что в сложившихся условиях все усилия противников российского возрождения были направлены на то, чтобы «взорвать» Советский Союз изнутри, причем, как можно скорее, — ни в коем случае не допустив его «русификации» и возрождения нашего традиционного национального самосознания.
      Результаты этих беспрецедентных по своей интенсивности усилий в полной мере явили себя в ходе горбачевской «перестройки».
 
ПЕРЕСТРОЙКА
 
      КОГДА СОВЕТСКОЕ РУКОВОДСТВО к середине 80-х годов встало перед необходимостью серьезных концептуальных реформ, диктовавшихся очевидным загниванием всей огромной хозяйственно-политической системы империи, оно — в теории — имело на выбор два принципиально различных варианта будущего развития страны. Один из них (назовем его «славянофильским») предусматривал постепенный эволюционный возврат СССР на путь естественной преемственности по отношению ко всей тысячелетней русской истории. Он предполагал отказ от идеологических догм «пролетарского интернационализма» и «классовой борьбы», свертывание антицерковной деятельности государства, проведение в жизнь комплекса мер по возрождению русского народа и оздоровлению его национального самосознания.
      Первые разговоры о возможности и желательности такого поворота событий начались еще в середине 70-х годов. Одним из самых ярких его апологетов стал Геннадий Шиманов, постоянный автор московских самиздатовских журналов, получивший известность на Западе как борец за права верующих в России. «Нам надо вспомнить, — писал он, — о том, что мы русские, вспомнить не для того, чтобы через минуту снова забыть об этом, но для того, чтобы уже навсегда соединить свое сердце с сердцем народным, соединить судьбу свою с судьбою Отечества, соединить надежды свои с надеждами лучших русских людей о религиозно-национальном возрождении России...
      Но мы обязаны трезвыми, мы обязаны православными глазами смотреть на вещи. Величайшее зло — не искать Божией правды и не созидать свою жизнь по этой правде. Будешь искать и будешь строить — и никакая власть тебе в этом помешать не сможет. Советская власть — это не только безбожие и величайшая в мире гроза, это также и некая тайна и орудие Божьего Промысла...
      Процесс возвращения русского духа в себя, процесс возвращения русского сознания уже начался, и остановить его ничто не сможет. Теперь нам крайне важно восстановить здоровое и подлинно православное отношение к своему Государству. Смущаться тем, что оно является ныне официально атеистическим, по-моему, не нужно (и Павел был до своего обращения, как известно, Савлом), а нужно верить и работать на благо Церкви, на благо русского общества и советского государства. Не подлежит никакому сомнению, что православные христиане должны быть лучшими гражданами нашей Родины... В нынешней атмосфере внутренней пустоты и внутреннего одичания они должны явиться подлинной силой, подлинным здоровьем, подлинной опорой нашего русского народа и нашего Государства, — и так оно несомненно и будет во славу Божию и к торжеству нашей Православной Церкви!» (20).
      Последующие события показали, сколь наивными и несбыточными явились надежды на «национально-патриотическое» перерождение советской власти. Тогда, однако, казалось, что по некоторым признакам вполне можно предполагать внутри партии наличие некоторых здоровых тенденций. В 1980 году, например, в свет вышла книга Ф. Нестерова «Связь времен», вскоре удостоенная первой премии и диплома на всесоюзном конкурсе общества «Знание», признанная «лучшим произведением научно-популярной литературы». Весь пафос этого своеобразного национал-большевистского манифеста был направлен на подчеркивание «национально-исторических особенностей России», борьбу с русофобией и развенчание «нигилистических концепций русской истории». Увы, как показали дальнейшие события, яд идеологического догматизма оказался слишком силен даже среди «государственно-национального» партийного крыла, а позиции русофобского, космополитического ядра в аппарате, напротив, — слишком прочными...
      Второй вариант реформирования СССР («западнический», в противоположность первому, «славянофильскому»), предполагал, так же, как и первый, смену господствующей идеологии — но совсем в ином направлении и с иными целями. За образец в этом случае принималась некая идеальная модель «цивилизованного правового демократического государства», в которой легко угадывались все главнейшие черты традиционного западноевропейского политического и хозяйственного уклада.
      Излишне говорить, что она практически полностью отвергала русский исторический опыт государственного строительства и общественного устройства. Более того, все национальные, самобытные особенности русской жизни, приходившие в противоречие с этой искусственной схемой, рассматривались — в лучших традициях большевизма — лишь как препятствия «на пути реформ», которые надо обязательно преодолеть. Иначе говоря, пролетарский интернационализм уступал свое «почетное» место идеологического фундамента режима интернационализму демократическому — только и всего.
      Первые же годы «перестройки» не оставили сомнений в том, какой из вариантов будет в итоге выбран для реформирования страны. Выступая на XXVII съезде КПСС в феврале 1986 года, Горбачев недвусмысленно призвал партию быть бдительной, когда «под видом национальной самобытности в некоторых произведениях литературы и искусства, научных трудах предпринимаются попытки представить в идиллических тонах реакционно-националистические и религиозные пережитки...» (21). Последующие годы многое изменили в его политической позиции, но ее подчеркнутый космополитизм никогда не ставился под сомнение.
      Сегодня мы имеем возможность оценить первые плоды такого реформирования. Единое государство разрушено. Русский народ расчленен на части границами новоявленных «независимых государств». Россия отброшена в своем территориальном развитии на триста пятьдесят лет назад. Общество оказалось совершенно беззащитным перед шквалом безнравственности и цинизма, обрушившегося на людей со страниц «свободной» прессы и экранов телевизоров. Церковь подвергается бешеным атакам еретиков и сектантов, понаехавшим в Россию со всего света, чтобы «просветить» русских варваров. Ростки здорового национально-религиозного самосознания погребены под грудой нечистот «масс-культуры» и фальшивых ценностей «общества потребления». Страной по-прежнему правят богоборцы, космополиты и русоненавистники...
      Катастрофа состоялась.
      И было бы все это нестерпимо больно и беспросветно, если бы не утешала нас вера Православная, если бы не являла собой русская история поприще дивного промышления Божия; поучительную картину многочисленных чудес — религиозного подвижничества, государственной мудрости и воинской доблести —всякий раз спасавших Россию в смутные годины общественных бед и несчастий.
      «Егоже любит Господь — наказует; биет же всякого сына, егоже приемлет», (Евр. 12:6) — поучает нас Священное Писание. Издавна хранит церковное предание свидетельства того, что редкие избранники Божий — хранители особых благодатных даров — особым же подвергались испытаниям и скорбям, дабы самим делом явить свою верность Господу, свою готовность на жертву и благое произволение души. Такова и судьба Святой Руси — с момента ее чудесного крещения в днепровском потоке и до сего дня, омраченного, увы, предательством и злобой, ложью и лицемерием.
      Но не вечно тому быть, ибо — верую! — не до конца прогневался на нас Господь. «Будет шторм, — предсказывал еще в феврале 1917 года оптинский старец Анатолий. — И русский корабль будет разбит. Но ведь и на щепках, и на обломках люди спасаются. И все же не все погибнут. Надо молиться, надо всем каяться и молиться горячо... Явлено будет великое чудо Божие, да... И все щепки и обломки волею Божией и Силой Его соберутся и соединятся и воссоздастся корабль в своей красе и пойдет своим путем, Богом предназначенным. Так это и будет явное всем чудо» (22).
      Ныне все зависит от нашей готовности к духовному труду, внутреннему религиозному возрождению. Воспрянем же — и с Божией помощью сможем одолеть все преграды, всех врагов, сколь бы ни были они страшны и многочисленны!
Сие и буди, буди. Аминь.
 
 
 
      ЛИТЕРАТУРА
 1. Советская Военная Энциклопедия. Т. 7. М., 1979, с. 474.
 2. Послания Святителя Тихона. М., 1990, с. 17.
 3. Воспоминания князя Н. Д. Жевахова. - Новый Сад, 1928. Т. 2, с. 212.
 4. Там же, с. 212.
 5. Послания Святителя Тихона. М., 1990, с. 13.
    6. Шафаревич И. Русофобия. Л., 1990, с. 86.
 7. «Наш современник». 1993, № 9, с. 165.
 8. «Правда». 1925, 13 августа.
 9. Протодьякон Владимир Степанов (Русак). Свидетельство обвинения. В 3 томах. Т. 1. М., 1993, с. 18.
 10. Виппер Р. Ю. Иван Грозный. Ташкент, 1942, с. 182-185.
 11. Алексеев В. А. Иллюзии и догмы. М., 1991, с. 338.
 12. Это не единственное его пророчество. Есть и другие, в которых он предсказал, например, разделение Германского государства. Первые сообщения о них появились в книге И. К. Сурского Отец Иоанн Кронштадтский», вышедшей в Белграде (Т. 1 — 1938 г., т. 2 — 1941 г. ). К сожалению, их достоверную, точную и подробную форму установить сейчас трудно, ибо тогда особого значения им не придали. См.: Сурский И. К. Указ. соч. Т. 1, с. 196, и «Россия перед вторым пришествием». Сергиев Посад, 1993, с. 236-237.
 13. US News and World Report. 1955, 21 января.
 14. Алексеев В. А. Указ. соч., с. 359-360.
 15. Там ж е, с. 364-376. Обширный фактологический материал о послевоенном положении Русской Православной Церкви приведен также в работе о. Сергия Гордуна «Русская Православная Церковь в период с 1943 по 1970 год». См. : - «Журнал Московской Патриархии» 1993, № 1-3.
 16. «Правда». 1922, 2 декабря.
 17. Ильин И. А. Наши задачи. Париж, 1956, с. 191 и с. 94.
 18. Московский сборник. М., 1887, с. 23-24.
 19. Данилевский Н. Я. Россия и Европа. М., 1991, с. 50-51; с. 401.
 20. Эллис Джейн. Русская Православная Церковь: согласие и инакомыслие. Лондон, 1990, с. 92—101.
 21. Алексеев В. А. «Штурм небес» отменяется? М., 1992, с. 266.
 22. Собрание пророчеств о будущем России. См.: - «Православная Русь». 1991, №9;  — «Наш современник». 1991, №9.
 
 

 

К предыдущей странице       Оглавление       К следующей странице

 

Hosted by uCoz