К предыдущей странице К оглавлению К следующей странице
Ответить на вопрос, поставленный в конце предшествующего параграфа, поможет рассмотрение второй группы взглядов, развиваемых авторами интересующего нас направления. Как оценивается сегодняшнее положение страны и какие пути предлагаются на будущее. Если верно высказанное нами предположение, что интерес и к Древней Руси, старцу Филофею, Грозному, Пересвету и т. д. определяется не склонностью авторов к историческим исследованиям, а какими-то очень злободневными интересами и чувствами, то очевидно, что их суждения о современности должны особенно прояснить их мотивы.
Все высказываемые здесь точки зрения концентрируются в основном вокруг двух положений: опасность, недопустимость влияния русского национального начала на жизнь государства и необходимость точно следовать образцу современных западных демократий в построении общества.
Авторы очень болезненно и резко реагируют на любые попытки взглянуть на жизнь с русской национальной точки зрения, то есть подойти к сегодняшним проблемам с точки зрения русских духовных и исторических традиций.
"…Не национальное возрождение, а борьба за свободу и духовные ценности должна стать центральной творческой идеей нашего будущего."
(Горский, псевдоним)
Тот же автор предупреждает:
"Новое национальное сознание должно строиться не на бессознательном патриотизме…"
(как оно, по-видимому, строилось у 20 миллионов…, сложивших свою голову в последней войне[9]). Опасным соблазном автор считает размышление о СМЫСЛЕ существования России, то есть саму презумпцию ОСМЫСЛЕННОСТИ русской судьбы. С осуждением он говорит:
"Русский человек, если он только способен самостоятельно мыслить, до сих пор мучается вопросом: что такое Россия? в чем смысл ее существования? каково ее назначение и место во Всемирной истории?"
(Интересно, что по смыслу этой фразы сам "Горский" себя к числу "русских людей", не крайней мере "самостоятельно мыслящих", не относит!)
К анонимным авторам, выступившим в "Вестнике РСХД", №97 ("Горский" и др.), с большим сочувствием относится Янов. Он считает даже, что будущее России в значительной степени зависит от того, какую политическую ориентацию примет движение "Русского Православного Ренессанса". Здесь он различает два направления: одно, близкое ему по духу, к которому относятся упомянутые авторы, он называет "либерально-экуменическим". Трудно вложить в этот осторожный и деликатный оборот речи другое содержание, кроме — безнациональное. Да и в предисловии к другой книге Янова Бреслауер подчеркивает, что симпатии Янова — на стороне КОСМОПОЛИТИЧЕСКОЙ прослойки советского общества. Нужно как-то назвать и другое направление в "Православном Ренессансе", по смыслу оно НАЦИОНАЛЬНОЕ, но тут Янов не выдерживает роли профессора, беспристрастно анализирующего интересный социальный феномен, его прорывает: оно — "ТАТАРСКИ-МЕССИАНСКОЕ" и угроза "мировому политическому процессу".
В этом противопоставлении Янов видит основную проблему современной советской жизни: "решающий водораздел проходит между националистами и ненационалистами". Излишне оговаривать, что "национализм" имеется в виду не армянский, литовский или еврейский, а только русский. И очевидно, по какую сторону водораздела стоит автор. Более того, он обвиняет своих противников в том, что если бы реализовались их идеи о будущем России, то там не оказалось бы места АНТИРУССКОЙ ОППОЗИЦИИ! Не берусь судить, справедливо ли это обвинение, но уж очень ярко оно демонстрирует заботы автора.
С предельной отчётливостью концепции Янова проявляются в его полемике с самиздатским журналом "Вече", выходившим в начале 70-х годов. Как иллюстрацию "слепого отказа видеть происходящее" цитирует он статью из этого журнала: "Даже проблема гражданских прав в СССР менее важна в данную историческую минуту, чем проблема гибнущей русской нации". Поучительно дать себе отчет в позиции самого Янова. Если эта точка зрения не верна и "проблема гибнущей русской нации" является менее важной, то что же произойдет, если мы сконцентрируем усилия на более важной проблеме, а нация погибнет? (В цитированной статье утверждается, что численность русских сокращается.) За чьи же права тогда бороться? Уж конечно — не за права русских!
Наконец эта проблема обсуждается еще раз на более высоком уровне. По поводу одной самиздатской статьи Янов пишет:
"Рискуя профанировать метафизический энтузиазм статьи, сформулируем просто её смысл: человечество квантуется, так сказать, не на отдельные индивидуальности, как до сих пор наивно полагало "гуманистическое сознание", но на нации".
Однако "профанирование метафизического энтузиазма" здесь совсем ни при чем, то, что делает Янов, называется гораздо проще: подмена одной мысли другою. В отрывке из обсуждаемой статьи, который Янов сам приводит перед цитированным выше местом, говорится: "нации — ОДИН из уровней в иерархии Христианского космоса…" (выделено мною. — И. Ш.), то есть, если пользоваться терминологией Янова, человечество квантуется И НА НАЦИИ. Обратная точка зрения, которой, по-видимому, придерживается Янов, заключается в том, что человечество квантуется ТОЛЬКО НА ОТДЕЛЬНЫЕ ЛИЧНОСТИ, а не на нации. Точка зрения не новая. Человечество, распылённое (или "квантованное") на ничем друг с другом не связанные индивидуумы, — таков, по-видимому, идеал Янова.
Но существует и ещё более радикальное направление мысли. Вместо того чтобы бороться с национализмом, предупреждать о его опасности — утверждается, что спора и вести-то не о чем, так как НАРОДА ВООБЩЕ НЕТ. Мы уже приводили утверждение: "народ оказался мнимой величиной" ("Горский"). Особенно подробно и с любовью эту мысль развил Померанц:
"Народа больше нет. Есть масса, сохраняющая смутную память, что когда-то она была народом и несла в себе Бога, а сейчас совершенно пустая… Народа, в смысле народа-богоносца, источника духовных ценностей, вообще нет. Есть неврастенические интеллигенты — и массы… В нашей стране остались только следы народа, как следы снега весной… То, что у нас обычно называют народом, совсем на народ, а мещанство".
Итак, если в прошлом у русского народа не было истории, то в настоящем нет уже и русского народа…
Эти мысли естественно вытекают из концепций, рассмотренных в предшествующем параграфе. В русской истории авторы не видят ничего, кроме тирании, раболепия и бессмысленных, кровавых судорог. Померанц разъясняет:
"Так в России вообще делается история. Русский народ трепещет и пятится перед грозным самодержцем, который его режет на части, как Иванушку, и спекает заново. Потом, когда спечется признает хозяина своим и служит верой-правдой".
Или в поэтической форме Галич:
Что ни год — лихолетье,
Что ни враль — то мессия.
Если принять этот взгляд, то действительно попытка строить будущее на основе ТАКИХ традиций может кончиться лишь еще одной катастрофой. Мнение одного из авторов, что "Россия не имела истории", другие, может быть, отклонили бы как полемическое преувеличение, но по существу все их взгляды приводят к этому выводу: Истории, как того чрева, в котором вынашивается будущее народа, Россия, согласно их точке зрения, не имела. На чем же тогда строить будущее этой страны? Ответ дает второй основной тезис, выдвигаемый рассматриваемой нами литературой: на основе чужого опыта, заимствуя как образец современную западную многопартийную демократию. Именно то, что это опыт чужой, не вырастающий органически из русской истории, делает его привлекательным, так как дает гарантию, что он не заражен теми ядами, которыми пропитано, по мнению авторов, все наше прошлое. Наоборот, поиски какого-то своего пути неизбежно вызовут, как они полагают, цепь новых катастроф. Янов, например, считает это основным вопросом, "который сейчас, как и много поколений назад, разделяет русское диссидентское движение — является ли Россия европейской страной, или для нее существует особый, собственный путь развития…"
Таким образом, именно ПОИСК собственного пути (конечно, без ограничения его направления, так что, в частности, результатом мог бы оказаться и какой-то собственный вид демократии) здесь отклоняется. Причина в том, что, по мнению авторов, вообще существуют лишь два решения, выбор возможен лишь из двух вариантов: современная демократия западного типа или тоталитаризм. Говоря о том же основном вопроса, что и в цитированном только что отрывке, Янов спрашивает:
"Не заключается ли он в поисках альтернативы для европейской демократии? И не приводит ли такой поиск неизбежно даже самых благородных и честных мыслителей в объятия авторитаризма, ибо никакой "особой" русской альтернативы демократии в истории до сих пор не было известно. Далее, не ведет ли логика борьбы против демократии (как доктрины и как политической реальности) в конце концов к оправданию самых крайних, тоталитарных форм авторитаризма?"
Отметим эту характерную черту, которая будет дальше полезна для анализа взглядов наших авторов: они предлагают выбор только из двух возможностей или "европейской демократии", или "авторитаризма", да еще в его "самых крайних тоталитарных" формах. Вряд ли реальная жизнь укладывается в столь упрощенную схему. В обществе действовало и действует столько сил: монархическая власть, аристократия, буржуазия и другие сословия, церковь или церкви, корпорации, партии, национальные интересы и т. д. и т. п., что из их комбинаций способен возникнуть (и все время возникает) непрерывный спектр государственных форм, а не те две его КРАЙНИЕ точки, между которыми нам предлагается выбирать. И часто тот механизм, при помощи которого формируется государственная власть, оказывается далеко не самым важным признаком общества. Иначе мы должны были бы признать родственными Римскую империю в "Золотой век Антонинов" и китайскую империю Цинь Ши Хуан Ди с ее всеобщим рабством, круговой порукой и сожжением книг. В нашем веке однопартийные государства — и современней Югославия, и Кампучия при красных кхмерах, а многопартийные — и ЮАР, и Швейцария. Тот строй, который существовал в Англии, когда она победила Людовика ХIV, выдержала четверть века войн с революционной Францией и Наполеоном, стала "мастерской Европы" и образцом свободного общества, — был столь отличен от современной демократии, что вряд ли разумно объединять их одним термином. Он опирался на очень ограниченное избирательное право. Парламент состоял из лиц, тесно связанных общими интересами и даже родством, дискуссии в нем носили технический характер, и демагогия, стремление влиять на общественное мнение не играли заметной роли. Зомбарт сравнивает его с советом акционерной компании, где обсуждается, как вести предприятие, в успехе которого все одинаково заинтересованы и в делах которого все более или менее хорошо осведомлены. Большинство членов парламента фактически назначалось крупными землевладельцами, а часто места и покупались. И тем не менее суд Истории показал, что этот парламент в какой-то мере получил поддержку народа. Точно так же, как в 1912 году русский народ, по-видимому, единодушно поддержал самодержавную власть, а американский народ во вьетнамской войне, потребовавшей от него сравнительно небольших жертв, отказался поддерживать правительство, выбранное по всем канонам западной демократии. И как оценить, кто в большей мере выразил волю американского народа: партийная машина, выдвинувшая президентов Кеннеди, Джонсона и Никсона, которые вели вьетнамскую войну, или левые круги, опирающиеся на средства массовой информации, которые добились отставки президента и капитуляции в этой войне?
Здесь возникает очень глубокая проблема. Поиски лучшего пути для выявления воли народа молчаливо предполагают, что такое понятие, как "воля народа", существует и всеми одинаково толкуется. А именно это предположение, которое почти не обсуждается, требует тщательного анализа. Говоря современным научным жаргоном, народ — это "большая система". Но далеко не всякая большая система обладает свойством, которое можно было бы назвать "волей". Например, заведомо им не обладает сколь угодно сложная вычислительная машина; совершенно не ясно, можно ли его приписать живой природе в целом или отдельному виду или биоценозу — и только в отношении индивидуального человека или высших животных наличие воли не вызывает у нас сомнения. В реальной жизни народ проявляет себя не путем формулирования своей воли, а восстаниями или подъемом хозяйственной активности, ростом или падением рождаемости, взлетом культуры или распространением алкоголизма и наркомании, стойкостью и жертвенностью на войне или легкой капитуляцией. Именно бесчисленная совокупность таких признаков и показывает, здоров ли народный организм. Выработать наиболее органичную для данного народа и в данный момент его истории форму государственного устройства — это, конечно, необходимое условие здорового существования народа. Но далеко не единственное и зачастую не самое важное.
Что касается демократии западного типа, которую столь настойчиво предлагают разбираемые авторы в качестве универсального решения всех общественных проблем, то в ее современном состоянии она вызывает ряд сомнений, которые надо было бы тщательно обсудить, прежде чем рекомендовать ее безоговорочно в качестве единственного решения наших проблем. Назовём некоторые из них.
1. Этот строй, по-видимому, не является таким уж естественным. Переход к нему обычно был связан с мучительным и кровавым катаклизмом: очевидно, необходимо какое-то насилие над естественным историческим процессом. Такова была гражданская война в Англии. Во Франции гражданская война и террор были только началом. Почти столетие после этого страну трясло как в лихорадке: наполеоновские войны, революции, Вторая империя, Коммуна. У нас попытка введения этого строя в феврале 1917 года не оказалась успешной. В Германии такая попытка, осуществленная в Веймарской республике, в качестве реакция привела к победе национал-социализма. (Такой адепт демократии, как Черчилль, в своих мемуарах высказывает мнение, что судьба Германии была бы иной, если бы в 1918 году была сохранена монархия.)
Можно ли сейчас идти на риск ещё одного подобного катаклизма в нашей стране? Есть ли шанс, что она его переживет? А в то же время наши авторы предлагают этот путь с легкостью, которая вызывает подозрение, что такие опасения их совершенно не заботят.
2. Основоположники западной либеральной мысли (например, Монтескье и авторы американской конституции) исходили из концепции ограниченной власти. Эта концепция своими корнями уходит в религиозное средневековое мировоззрение. В эпоху абсолютизма было развито учение о неограниченной власти — сначала о власти неограниченного монарха, а потом о неограниченном народовластии (ср. мысли Гоббса, Спинозы и Руссо, цитированные в предыдущем параграфе). Ограничения власти пытались добиться на основе принципа разделения властей: когда, например, законодательство неподвластно конституционному монарху или судебная власть — воле народа. Но чтобы такая система функционировала, необходима сила, ограничивающая все эти власти, а для этого в обществе должны существовать часто незаписанные и даже неосознанные нормы поведения, традиции, моральные и религиозные принципы, которые в шкале ценностей занимают более высокое место, чем авторитет любой власти, так что противоречащие им действия власти воспринимаются как незаконные. Это и есть единственный надежный путь ограничения власти в ее принципе. Отсутствие таких ценностей, стоящих выше авторитета власти, автоматически порождает общество тоталитарного типа. Именно поэтому основанные на неограниченном народовластии государства так легко порождают тоталитаризм: в Германии Веймарская республика или во Франции власть Учредительного собрания в 1789-1791 гг. Эта закономерность была замечена очень давно. Платон писал, что демократия вырождается в тиранию. Как он, так и Аристотель полагали, что неограниченное народовластие вообще нельзя считать формой государственного строя. Эдмунд Берк, наблюдавший начальный этап французской революции, писал, что неограниченная демократия столь же деспотична, как и неограниченная монархия. Современные же западные демократии целиком основываются на принципе неограниченного народовластия: любое решение, принятое большинством населения, — законно. (Этот дух уловили и разбираемые нами авторы: например, во введении к сборнику "Демократические альтернативы" прокламируется "демократия в правовой области", то есть подчинение права решению большинства.) В этом многие либеральные критики современной демократии видят признак ее упадка, неудачу предпринятой 200 лет тому назад попытки построить свободное общество на принципах народовластия. Сейчас, по их оценке, в западном обществе свободы существуют в силу инерции, а не как следствие принципов, на которых это общество построено.
3. Авторы рекомендуют демократию западного типа в качестве альтернативы однопартийному коммунистическому государству. Но способна ли она быть такой альтернативой? Ведь не по волшебству же будет один уклад заменен другим, очевидно, предполагается какая-то конкуренция. А способен ли демократический строй в современной его форме на такую конкуренцию? Все больше западная демократия уступает и уступает своему антагонисту. Если часть человечества, населяющая страны с однопартийной коммунистической государственной системой, составляла 7,5% в 1920 г. и 8,5% в 1940 г., то в 1960-м она составила более 45%, а сейчас составляет не меньше половины. И ведь процесс шел только в одном направлении! Давно прошло время, когда западные демократии были динамичной силой, когда число стран, следовавших по этому пути, росло, да и другим они навязывали свои принципы. Теперь — все наоборот! Из вновь возникающих государств почти ни одно не избрало государственный строй западного типа. А в самих западных демократиях все растет число противников их государственной системы. Сторонники же ее обычно прибегают к тому аргументу, что как она ни плоха, остальные — еще хуже. Такой аргумент вряд ли может вдохновить кого-либо на защиту этого строя. 200 лет назад так не говорили! Если же привлечь к сравнению античную демократию, то мы увидим, что она — недолговечная форма. 200 лет — это предельный срок ее жизни. Но как раз столько и существует многопартийная демократия в Западной Европе и США. По всем признакам многопартийная западная система — уходящий общественный строй. Её роль в Истории можно оценить очень высоко: она принесла с собою гарантию внутреннего мира, защиту от правительственного террора (но не от "красных бригад"), рост материального благосостояния (и угрозу экологического кризиса). Но вернуть к ней все человечество так же безнадежно, как мечтать о возврате к Православному царству или Киевской Руси. История явно перерабатывает этот строй во что-то новое. Можно попытаться повлиять на то, во что и какими путями он будет перерабатываться, но повернуть этот процесс вспять — безнадёжно.
А между тем есть ли у самих-то разбираемых нами авторов определённое представление о той "западной демократии", которую нам предлагают взять или отклонить в готовом виде, не разрешая обсуждать возможные ее варианты и альтернативы? Из их произведений как будто следует, что у них это представление весьма расплывчато. Часто кажется, что они имеют в виду классическую форму многопартийной демократии, вроде существующей сейчас в США. (Например, Шрагин и Янов.) Но вот, например, Краснов-Левитин[10] желает ввести "полное имущественное равенство", а Л. Плющ[11] утверждает, что государственное планирование должно сохраниться вплоть до достижения коммунизма: но ведь таких целей современная западная демократия себе отнюдь не ставит! Более того, Плющ пишет:
"Я не понимаю Вас, если Вы не сочувствуете террористам, уничтожающим палачей своего народа, индивидуальный террор аморален, если он направлен против невинных людей".
Нельзя же предположить у автора такой степени интеллектуальной недоразвитости, чтобы он не задался вопросом: КТО будет разделять на "невинных" и "виновных"? До сих пор террористы никогда не прибегали к третейскому суду, а вершили его сами. Вероятно, баскские террористы (пример которых с сочувствием приводит Плющ), стреляя в полицейского, считают, что он виновен если не лично, то как представитель виновного государства. Но ведь и любой классовый или расовый террор основывается на таких взглядах. Очевидно, здесь мы имеем, правда еще робкую, апологию политического террора, а тогда как это связать с идеалами западной демократии? Да и большинство авторов сборника "Демократические альтернативы" высказывают свою приверженность социализму, и заканчивает сборник документ "Российские демократические социалисты за рубежом". Перед нами, очевидно, какие-то другие демократы: социалистические. Но это уже не современная западная демократия, в некая АЛЬТЕРНАТИВА ей, то есть как раз то, против чего так страстно борется Янов. Как же тогда понять его участие в этом сборнике? Если он считает таким решающим аргументом, что "никакой особой русской альтернативы демократии в истории до сих пор не было известно", то не должен ли он был прежде всего обратиться с этим аргументом к своим единомышленникам и соавторам по сборнику, ибо ведь уж синтез-то демократии западного типа с социализмом (например, с "полным имущественным равенством") в истории безусловно до сих пор не был известен?
Так что, по-видимому, не тяготение к демократии, понимаемой ими весьма неоднозначно, объединяет этих авторов. А действительно общее у всех у них — раздражение, возникающее при мысли, что Россия может ИСКАТЬ какой-то СВОЙ путь в истории, стремление всеми средствами воспрепятствовать тому, что народ пойдет по пути, который он сам выработает и выберет (конечно, не при помощи тайного голосования, а через свой исторический опыт). Это мечта о превращении России в механизм, робота, лишенного всех элементов жизни (исторических традиций, каких-либо целей в будущем) и управляемого изготовленной за тридевять земель и вложенной в него программой… Демократия же играет роль такой "программы", "управляющего устройства", никак органически со страной не связанного. Так что если сделать фантастическое предположение, что авторы обратились бы со своими идеями к американцам, то от них они должны были бы требовать безоговорочного принятия абсолютной монархии.
Та же схема, то же представление о призрачности нашей жизни, являющейся лишь бледным ОТРАЖЕНИЕМ реальной, западной жизни, принимает уже несколько гротескный характер в статье Померанца в сборнике "Самосознание". Трактуя развитие культуры ВСЕХ стран мира, кроме Англии, Голландии, Скандинавии и Франции, лишь как СКОЛОК с культуры этих последних, автор подчеркивает, какие искажения, выпадения целых этапов и слияние нескольких в один при этом происходят. Но не пытается обсудить свою аксиому. А ведь если бы он взял за аксиому, что европейская поэзия — искаженное копирование персидской, то, вероятно, должен был бы прибегнуть к еще более остроумным конструкциям, чтобы объяснить, почему Фирдоуси, Омар Хайям и Хафиз так искаженно отражаются в виде Данте, Гёте и Пушкина.[12]
В несколько упрощённой, но зато очень яркой форме все эти вопросы — и планы для будущего России, и их национальный аспект — предстают в теории, которую выдвинул Янов и изложил в ряде статей и в двух книгах. В классическом духе "анализа расстановки классовых сил" он делит наше общество на два слоя — "истеблишмент" и "диссидентов". Каждый из них порождает как "левое", так и "правое" течение. Все свои надежды автор возлагает на "левых". "Истеблишментарная левая" (термин автора!) состоит из "партийной аристократии", или "элиты", и "космополитических менеджеров". Она нуждается в реконструкции и "модернизации их архаической идеологии", а для этого — в союзе с "самыми блестящими умами России, которые сейчас концентрируются в диссидентском движении", то есть с "диссидентской левой". Для этого необходимо преодолеть "эгалитарный и моральный максимализм интеллигенции" и "высокомерную нетерпимость интеллектуально и этически ущербного нового класса". Но — и тут автор подходит к центральному пункту своей концепции — ЭТОГО ОНИ СДЕЛАТЬ САМИ НЕ В СОСТОЯНИИ:
"Однако это противоречие зашло так далеко, что его разрешение невозможно без арбитра, авторитет которого признан обеими сторонами. Западное интеллектуальное общество может служить таким арбитром. Оно может выработать точную и детальную программу, чтобы примирить все позитивные социально-политические силы СССР, — программу, которая их объединит для нового шага вперёд…"
Вот это и есть секрет Янова, его основная концепция. И чтобы выразить ее понятнее, автор предлагает в качестве модели — ОККУПАЦИЮ:
"Это предприятие грандиозной, можно сказать, исторической сложности. Однако оно по существу аналогично тому, с которым столкнулся "мозговой трест" генерала Макартура в конце второй мировой войны.[13]
Было ли правдоподобно, что автократическая Япония может быть преобразована из опасного потенциального врага в дружелюбного партнера по бизнесу без фундаментальной реорганизации её внутренней структуры? Тот же принцип приложим к России…"
Тот слой, на который это "грандиозное предприятие" будет опираться внутри страны, Янов тоже характеризует очень точно, приводя в качестве примера — героя одной сатирической повести. Речь идет о паразите, не сохранившем почти никаких человеческих черт (кроме чисто внешних), вся деятельность которого направлена на то, чтобы реальная жизнь нигде не пробивалась через преграду бюрократизма. Настоящая жизнь для него — это поездки на Запад и покупки, которые он оттуда привозит. Его мечта — привезти из Америки какой-то необычайный "стереофонический унитаз". "Предположим, что он хочет стереофонический унитаз, — рассуждает Янов,— правдоподобно ли, что он хочет мировой войны?"
Этой картине не откажешь в смелости: духовная (пока) оккупация "западным интеллектуальным сообществом", которое становится нашим арбитром и учителем, опираясь внутри страны на слой "космополитических менеджеров", снабжаемых за это в изобилии стереофоническими унитазами! Её можно принять как лаконичное и образное резюме идеологии рассматриваемого нами течения.
[1]Приведем самые краткие сведение об авторах тех произведений, которые будут здесь обсуждаться. Г. Померанц — советский востоковед. В сталинское время был арестован. Свои исторические общественные взгляды он излагал в сборниках работ, распространявшихся в Самиздате, а потом изданных на Западе, а также в лекциях и докладах на семинарах. Несколько его статей появилось на Западе в журналах, издаваемых на русском языке.
[2]А. Амальрик учился на историческом факультете МГУ, потом сменил ряд профессий. Вскоре после опубликования указанной выше работы был арестован и осужден на три года, а когда срок почти отбыл — вторично осужден лагерным судом. После заявления, разъясняющего его взгляды, был амнистирован и эмигрировал.
[3]Б. Шрагин — кандидат философских наук. Был членом КПСС и даже секретарем своей организации. Опубликовал под различными псевдонимами ряд статей в Самизадате и за границей. За подписи под несколькими письмами протеста был исключен из партии и эмигрировал. В эмиграции участвовал в сборнике "Самосознание" и писал в эмигрантских журналах.
[4]А. Янов — кандидат философских наук и журналист. До эмиграции был членом КПСС и любимым автором журнала "Молодой коммунист". После эмиграции — профессор университета в Нью-Йорке, советолог. Опубликовал большое число работ в англо- и русскоязычных журналах и газетах.
[5]Р. Пайпс (Пипес или Пипеш) — выходец из Польши, американский историк. Считается ведущим специалистом по русской истории и советологом. Ближайший советник бывшего президента Рейгана.
[6]В отличие от Бердяева и повторяющих его мысль цитированных выше авторов современные профессиональные историки, по-видимому, эту концепцию не поддерживают. Обширная литература, посвященная этому вопросу сходится на признании того, что концепция "Москва — Третий Рим" даже в XVI веке никак не влияла на политическую мысль Московского царства, а последние её следы обнаруживаются в XVII веке.
[7]Мы сохраняем правописание подлинника, хотя речь идёт, по-видимому, о понятии архетипа, принадлежащем К. Юнгу.
[8]На это много лет назад обратил моё внимание А. И. Лапин.
[9]По некоторым данным, гораздо больше.
[10]А. Краснов (А. А. Левитин) — церковный деятель, принимавший в 20-х годах активное участие в движении "обновленцев", направленном на раскол православной Церкви: был секретарем руководителя этого движения А. Введенского. После того как движение "обновленцев" сошло на нет, вернулся в православную Церковь, в связи с его церковной деятельностью был арестован. В 1960-е годы протестовал против массового закрытия церквей при Хрущеве. Был вновь арестован и осужден на 3 года. Отбыв срок, эмигрировал. В нескольких работах развивает идеи объединения христианства с социализмом.
[11]Л. Плющ — марксист, но критически относящийся к некоторым сторонам советской жизни. Написал несколько работ в этом духе, был членом "инициативной группы по охране прав человека". Был арестован, признан невменяемым и помещен в психиатрическую больницу. Его арест вызвал широкое движение на западе (…) Плющ был освобожден, эмигрировал и продолжает развивать на Западе свои марксистские взгляды.
[12]Любопытно, что при этом автор как раз сам отстает от развития западной мысли. "Европоцентристская" точка зрения Померанца на Западе в основном преодолена, рассматривается как отражение империализма XIX века и, вероятно, была бы с возмущением отвергнута, если бы ее пытались применить к какой-нибудь африканской стране.
[13]Генерал Макартур был главнокомандующим американскими оккупационными силами в Японии.
[14]Хотя, казалось бы, какой это жандарм, если его только и делают, что бьют? Видимо, здесь сказалось желание уязвить Россию сразу двумя аргументами, хотя и противоречащими друг другу.
[15]А ведь широко дискутируются и более изысканные проблемы: право на свободный выбор месяца эмиграции (на три месяца раньше или позже), право на свободный выбор вызова (по американскому или израильскому вызову эмигрировать?).
[16]А. Д. Синявский в 60-е годы опубликовал на Западе под псевдонимом Абрам Терц несколько рассказов и повестей. Был судим и осужден на 5 лет. Отбыв 4 года, был амнистирован и эмигрировал. В Париже был одним на организаторов журнала "Континент". Опубликовал несколько книг, из которых прогулки с Пушкиным" имели успех скандала (типичная рецензия: "Прогулки хама с Пушкиным"). Сейчас издаёт в Париже журнал "Синтаксис".
[17]В. Белоцерковский — недавний эмигрант, участник сборника "Демократические альтернативы" и автор публицистических работ. Живет в ФРГ, возбуждал против нескольких других публицистов процессы по обвинению в антисемитизме (в ФРГ есть соответствующий закон), но не выиграл их.
[18]М. Г. Меерсон-Аксенов — по образованию историк. Опубликовал в Самиздате и на Западе (частично под псевдонимами) несколько работ. Эмигрировал и окончил в США семинарию. Рукоположен в сан священника Американской Православной Церкви.
[19]Прошу извинения за пропуск в цитате, но как-то не выписывается грязное ругательство, употреблённое автором.
[20]Именно этими эмоциями, а не элементарной неграмотностью следует, вероятно, объяснить те грубые логические и фактические ошибки, на которые мы обратили внимание в §2. Неправдоподобно, например, чтобы Янов полагал, будто Белинский — "классик славянофильства". Скорее всего это проявление брезгливого отталкивания, когда и славянофилы и западники одинаково омерзительны.
[21]Это не пустые слова — его книга пропитана отвращением к России и русским, выплескивающимся почти на каждой странице.
[22]Вот один из бесчисленных примеров. В передаче от 29 апреля 1979 г. "Голос Америки" начал сводку последних известий с сообщения о том, что четыре еврея, осуждённые в СССР за попытку угона самолёта и теперь амнистированные, прибыли в Израиль. "Их освобождение рассматривается как попытка Москвы добиться расширения советско-американской торговли". Все уже так приучены, что никому не надо объяснять, какое же отношение имеет освобождение четырёх еврейских террористов к советско-американской торговле? И никого не удивляет, что госдепартамент организует пресс-конференции террористам, что их принимают высшие официальные лица США, они выступают в английском парламенте.
[23]Кажется, его фамилию надо произносить Азев, а не Аз'еф.
[24]Довольно откровенной попыткой затемнить именно этот аспект екатеринбургской трагедии является недавняя книга двух английских журналистов. Но по другому поводу мы узнаем из нее, что на стенах дома, где произошел расстрел царской семьи, были обнаружены надписи на идиш!
[25]В. С. Гроссман — советский писатель и публицист, вместе с Эренбургом и Заславским был руководящим пропагандистом сталинского времени. Одновременно, втайне, написал несколько книг, которые были опубликованы после его смерти, в одной из них, "Все течёт", он, сурово развенчивая Сталина и Ленина, очень сочувственно отзывается о Троцком (оттуда и взяты приведенные выше цитаты), в той же книге он утверждает, что вся русская история — это история рабства, что русская душа — тысячелетняя раба, извратившая занесенные с Запада свободолюбивые идеи (хотя в своей официальной публицистике военного времени он говорил совсем другим языком: в русской душе он видел "неистребимую, неистовую силу", "железную аввакумовскую силу, которую нельзя ни согнуть, ни сломить" и т. д.) Таким образом, В. Гроссмана можно рассматривать как предшественника того течения, которое является предметом рассмотрения настоящей работы.
[26]Автор несколько преувеличивает: партия эсеров образовалась из слияния нескольких организаций, в числе которых был и вышеупомянутый "Союз".
[27]В судьбе Азева вообще много загадочного. Почему после разоблачения он не был убит, в то время как партия казнила за гораздо меньшие проступки, только попытки предательства (например, Гапона)? Считалось, что он скрывается, но Бурцев нашел его и взял у него интервью! Азев умер своей смертью в 1918 г. Трудно придумать иное объяснение чем то, что руководство партии знало о его сотрудничестве с властями и санкционировало его на определенных условиях.
[28]III книга Ездры не входит в еврейский канон: она относится к течению еврейской апокалиптики. Считается, что начало и конец есть вставки христианского переписчика, а центральная часть (откуда взяты цитаты) воспроизводит первоначальный иудейский материал (см., напр. "Библейский словарь" Дж. Гастингса).
[29]Автор, по-видимому, совершенно на чувствует иронии того, что он обвиняет в "порывах ненависти" кого-то другого, хотя его самого в этом вряд ли можно превзойти.
[30]Конечно, живущие здесь, в окружении русских, авторы не всегда могут себе позволить такой силы выражений, как в произведениях эмигрантской литературы, процитированных в предыдущих параграфах. Обычная форма такова, что можно еще и поспорить: это пьяница, хулиган, тупой чинуша вообще не только русский. Но говор-то у них чисто русский. И имена — коренные русские сейчас даже редко встречающиеся. А ведь, например, Галичу (Гинзбургу) куда лучше должен был бы быть знаком тип пробивного, умеющего втереться в моду драматурга и сценариста (совсем не обязательно такого уж коренного русака), получившего премию за сценарий фильма о чекистах и приобретающего славу песенками с диссидентским душком. Но почему-то этот образ его не привлекает.
[31]Клака — люди, нанятые для аплодирования артистам или освистывания их, чтобы создать впечатление успеха или провала спектакля. — Ред.
К предыдущей странице К оглавлению К следующей странице